— Ну, вспомнили, что обедали?
— Записано, Олег Константинович, вот...
— Так купили, вы сандалеты?
— Видите ли, я давно хотел чешские, с такими фигурными дырочками, а задник...
— Купили или нет?
— Не было подходящих...
— А какие были? По какой цене, почему они вам не понравились?
(Вознесенский начал прощупывать всех по очереди «на слабину».)
— Да мне хотелось чешские, с дырочками.
— К вашему сведению, я только что проверил, — отдел летней обуви в магазине закрыт на учет.
«С вами, дьяволами, и блефануть не грех!»
— Так вот я и говорю, что не купил. Поглядел на витрине...
— Ах, на витри-ине!
«Мелкота все это, мелкота, а что поделаешь? Один великий юрист сказал, что из тысячи мышей нельзя составить одного слона. Умный был мужчина. Но он не работал в райотделе милиции. Покрутился бы он на моем месте...»
— Насчет сестры? Ах да! Спасибо, Володенька, умница!
— Значит, собирались к сестре?
— Да я ведь уже говорила.
«Поникли вы, мадам, осунулись. Сейчас попробуем Володькину штуку».
— Сестра живет одна?
— Одна.
— А у вас ключ от ее дома есть?
— Нет. Зачем?
— А затем, что сестра ваша уже пять лет работает на одном месте и всегда ровно до шести вечера.
Это должно было со свистом пробить «яблочко». Но едва Вознесенский выпустил фразу, он почувствовал, что она ушла мимо мишени.
— Ну и что? Посидела бы на скамеечке у ворот, чай не зима.
Казалось, он смастерил верную ловушку, перекрыл все выходы... Вот тут и изощряйся.
— В каком году судились?
Вознесенский идет на риск. Под ногами никакой опоры. Только воспоминание об уголовном «тембре» в злобном тоне «утюга».
— Какое это имеет отношение?
«Вмастил!»
— Отвечайте на вопрос.
— У меня нет судимости.
— Понимаю: снята по амнистии.
— Ну, по амнистии...
— Значит, освободились в пятьдесят третьем? Сколько сидели?
— Два года восемь месяцев.
— Хищение?
— Злоупотребление служебным...
«А чемоданчик-то, пожалуй, твой», — внезапно решает Вознесенский, глядя на присмиревшего Прохорчука.
Как раньше сыщики обходились без телефона, непостижимо!
— Алло, алло, Павлово! Девушка, милая, дайте ОБХСС... Кто у телефона? Ага, примите телефонограмму: «Нами срочно проверяются кладовщик Павловской швейной фабрики Прохорчук А. В. ...»
Благодать! Сейчас павловские оперативники спешно поднимут документы — проверят, нет ли каких сигналов, потом осмотрят рабочее место «утюга», заберут товарные карточки... Через часок, глядишь, и позвонят.
— Скажите, пожалуйста, что входит в ваши обязанности контрольного инженера-технолога?
— Я слежу за качеством продукции в процессе незавершенного производства. За тем, чтобы технологический процесс соответствовал нормативам.
— И в основных цехах и в загородном?
— Да, конечно.
— Извините мне мое невежество, я человек несколько другого профиля, но какой смысл в вашей работе? Ведь на фабрике, очевидно, есть ОТК?
— Видите ли, могут быть нарушения технологии, которые ОТК не заметит. Кроме того, я веду межцеховой учет.
— Ах, уче-ет. Тогда понятно...
— Товарищ следователь, я просила...
— Неужели вы могли подумать, что я забыл о вашем сыне? Боже упаси! Буквально через пять минут буду к вашим услугам.
— Алло, ресторан?..
— Знаете, а борща-то сегодня на вокзале не готовили. А?
Барабанов тревожно приглаживает жидкие волосы. Слегка сдвигается крахмальная манжетка. Вознесенский собирается в комок.
— Откуда наколка на руке?
— Молод был, глуп...
— Засучите рукав!
Когда Вознесенский приказывает, люди на мгновение теряются и глупеют. Барабанов заголяет руку.
— В заключении кололи. По рисунку вижу. Когда освободились?
— По амнистии, в пятьдесят третьем.
— Где отбывали срок?
— На Печоре.
— К вам два вопроса, товарищ Прохорчук.
— Ну?
— Где вы сидели?
— На Печоре.
— А ночевали сегодня у кого?
— У одной знакомой. Нечего ее в это дело впутывать.
— Ну, вот я и здесь. Звоните сыну. Только... не советую вам сообщать, что вы в милиции, — зачем попусту тревожить мальчика, верно? Как его зовут?
— Сережа.
— А кто, кроме Сережи, может подойти к телефону?
— Никто. В настоящее время мы вдвоем, муж в экспедиции...
— Хорошо, звоните. Надеюсь, вы не скажете ничего лишнего. Я вам верю.
Вознесенский смотрит проникновенно, выразительно. Филимонова слегка розовеет.
— Спасибо, — шепчет она.
— Сереженька, сыночек...
Вознесенский улавливает в голосе предательский спад и крепко упирается глазами в лицо женщины. Ага, выправилась.