с ней широкоплечий сателлит. У нас так называют охранников.
- Прости, приятель. Но я буду вынужден забрать Никки с собой. - Лицо верзилы
изобразило искреннее недоумение.
- Эй, отойди нахер.
Люди никогда не воспринимают твои слова всерьез, если считают, что они сильнее тебя
физически. Всего один удар ножом в бедренную артерию. В дверном проеме показался
напарник здоровяка. Он знает, кто я такой и чем занимаюсь.
- Когда тебя спросят, что здесь произошло, Максвелл, ты скажешь, что в ночь с пятницы
на субботу потерял оба глаза и отыскал их только к воскресенью. Разумеется, если ты не
хочешь, чтобы на моем столе оказались твои замечательные детишки. Вызови скорую. А то
бедняга утонет в собственной крови. А ты, Никки, - я взял женщину за руку, - пойдешь со
мной.
Кажется, тогда мне было двенадцать. Мама повела нас к преподобному Грайму. За
день до трагедии онис отцом - эти набожные добропорядочные граждане - что-то весь
вечер выясняли, после того, как нас с сестрой привели патрульные. Мы подожгли дом
миссис Возняцки. Старой потаскухи, которая вечно высовывала свою физиономию из
окна и орала на пробегающих мимо ребятишек. Ее раздражали детские голоса. Они
отвлекали старушку от просмотра любимой мыльной оперы. Мы с сестрой Карен всего
лишь хотели напугать старую неврастеничку. Дом горел так прекрасно...
И вот мы в коморке преподобного. Мать слезно умоляет его сделать нас
"нормальными". Изгнать беса, вернуть рассудок. Что угодно, лишь бы мы сидели дома и
молились круглыми сутками о выздоровлении старой поджаренной миссис Возняцки. То
была самая крупная ошибка нашей мамы. Больше она просто ничего и не успела...
Помещение, в котором я исполняю заказы своих самоубийц, выглядит довольно жутко. Но
лишь для человека, ни разу здесь не бывавшего. Хотя мало кто видит мою обитель более
одного раза в жизни. Глаза Никки подтверждают мою теорию.
- Какого хрена тебе от меня нужно?
В центре стоит металлический стол, прикрученный к полу.
- Я с кем разговариваю, псих долбаный?!
Черное и белое. Шахматное поле, на котором пешки делают последний вдох.
- Это безумие...
Логично и функционально. Не более. Отдельные стеллажи для фаллоиммитаторов, удавок, затычек и прочего инвентаря.
Я включил прожектор над столом, остальная часть помещения погрузилась во мрак.
Пододвинул два стула и приказал женщине сесть.
- Закрой свой рот, или я отрежу твои губы. - Я закурил.
Никки перестала растерянно оглядываться и посмотрела на меня.
- Я просто не понимаю...
- И не нужно. Я не собираюсь тебя убивать, или насиловать. Ты слишком стара и
беспомощна. Да и трахнуть тебя - значит засадить половине Орегона. Ничего личного.
У шлюх тоже есть сердце.
Никки стала чаще моргать и тяжело проглатывать слюну, чтобы этот подступающий ком
обиды и бессилия не вырвался наружу в виде слез. Неприятно, наверное, когда женщине
тридцать пять лет, а ее уже считают порченым товаром. И она боится. Боится, зная, что я
не собираюсь ее убивать.
А тот парень? Максвелл. Он не вызвал копов, не бросился на помощь товарищу. Я
пригрозил ему его же отпрысками.
Большие дети. Они все чего-то боятся, сколько бы мышц ни обтягивало скелет, или
сколько бы членов у них во рту ни побывало. Истинный параноик убежден лишь в одном: если все идет хорошо, значит, все хорошо замаскировано.
Воспитательный процесс начался сразу после того, как мать покинула стены
церквушки.
Я до сих пор слышу стоны маленькой Карен. Преподобный Грайм по-своему боролся с
бесами, живущими вдетях. Мою сестру он просто насиловал. Задрал платье, спустил
трусики и трахал, пока та не потеряла сознание. Бомбардировка анального отверстия
девятилетней девочки чревата некоторыми последствиями, например, массивным
ректальным кровотечением.
И он заставлял меня на это смотреть.
"Расскажешь кому-нибудь - с тобой случится то же самое".
Но рассказывать не пришлось. Моя маленькая сестренка умерла, не приходя в
сознание. Ее хрупкое тельце так и не сделало ни единого вдоха до приезда скорой.
Вероятно: она сгорела от стыда.
Возможно: от острой кровопотери.