– Я знаю, – мягко добавил он, – это нелегко, потому что главная сложность в обхождении с любимыми нами существами заключается как раз в том, что нам хочется ими обладать. Но нужно владеть своими чувствами и всегда оставаться настороже, чтобы не совершить какойнибудь низости. Нет, правда, это очень нелегко.
– Школьный Учитель махнул мне рукой – убирайся, мол. Он имел в виду, что мне не следует возвращаться.
– Я полагаю, что один раз тебе можно вернуться, – хотя бы затем, чтобы попросить прощения.
– С чего это я должна просить прощения, не понимаю! Я только хотела помочь им научиться летать.
– Они не просили тебя об этом.
Но Мария уже закоснела в упрямом тщеславии.
– Я хотела помочь им, я ни разу никого не ударила, я ни к чему их не принуждала. Не стану я извиняться.
Профессор поднялся, протянул к манускрипту руку, и выбросил Марию из головы.
– Ну что же, Мария, очень хорошо. Уж я-то тебя тем более не собираюсь ни к чему принуждать. А пока, ты меня извини, но мне необходимо как можно яснее разобраться в этой истории с Фтйрвбтйхн.
Больше Мария не добилась от него ни единого слова, и удалилась в самом дурном расположении духа, ощущая себя виноватой вдвойне.
Два дня ушло у нее на то, чтобы переварить полученное от Профессора наставление. Временами она с возмущением объявляла сама себе, что скорее сдохнет, чем пойдет просить прощения у каких-то несчастных мальчиков-с-пальчиков. Временами думала о том, до чего, наверное, Профессору было противно смотреть на нее. Временами же усваивала небольшую порцию наставления, признавая, что, может быть, и вправду досаждала Народу, но все равно, – им стоило бы питать к ней побольше благодарности. Я могла бы их целую кучу перебить, если бы захотела, думала она, – топнула бы ногой, и готово, – а могла и вообще выдать их тайну мисс Браун. А они прогнали меня с моего собственного острова и даже разговаривать со мной не желают!
И все-таки за два дня она переварила его целиком, – пища оказалась на вкус довольно противной, вроде холодной овсянки, так что приходилось, проглотив очередную ложку, несколько времени отдыхать, однако и этой пище пришел конец.
Мария села и сочинила прямое и мужественное письмо к лиллипутам, написав его самым мелким почерком. Письмо гласило:
Уважаемые Господа!
Я молода, но высока. Вы пожилые но короткие. Я прошу у Вас прощения и исправлюсь. Надеюсь ему лутше.
Искренне Вашас тоннами любвиот Марии.
Вслед за тем она уговорила Стряпуху, чтобы та выварила для нее улиточий домик покрупнее, – в парке водились Helix pomatia, представляющие в Нортгемптоншире немалую редкость, – и, когда домик очистился, проковыряла в нем булавкой две дырочки, чтобы приделать к нему нитяную ручку. Получилось что-то вроде корзины. Отыскав на Верховой дороге пару диких земляничин, Мария уложила их в корзину, сунув туда же страничку, выдранную из середины принадлежавшего мисс Браун «Пути паломника» – это было лучшее, что ей удалось придумать по части журнала. Затем она сложила письмо так, чтобы оно занимало как можно меньше места, запечатала его похожим на конфетти обрывком бумаги и отправилась на озеро.
Достигнув острова, она обнаружила, что путь ей преграждают перевитые ежевичные плети. Она не стала пробиваться сквозь них, а оставила письмо и передачу для больного в одном из каноэ.
Три ночи подряд Мария с болью душевной приезжала на остров, привозя журналы и фрукты, но только на третью ночь ежевичные плети поднялись сами собой. За ежевикой, сияя улыбкой, замер в ожидании Школьный Учитель, и оба они пали в объятья друг друга.
Глава XII
Шло время, и в Народе, понемногу убеждавшемся, что девочка-гора исполнена самых благих намерений, стало вновь укрепляться доверие к ней. Тем более, что пилот поправлялся, как Профессор и предсказал. Мария старательно следила за тем, чтобы не заводить себе любимчиков, и о самолетах с резиновыми моторчиками не упоминала. А когда ей в голову приходило слово «королева», она густо краснела.
Она взяла за правило проводить с лиллипутами час-другой ближе к полуночи, поскольку дни занимала алгебра, да и о подзорной трубе тоже не следовало забывать.
Правду сказать, по утрам она чувствовала сонливость, и Стряпуха стала поговаривать, что вид у Марии какой-то осунувшийся. Однако мисс Браун ничего такого не замечала, поскольку мысли ее занимал заговор, составленный ею с викарием.
Мария же не испытывала решительно никакого желания забивать себе голову какими-то скучными заботами, – она наслаждалась жизнью. Ей нравилось глухой полночью тайком отправляться в опасное странствие мимо двери, за которой почивала ее тиранша. Ей нравились краски прелестных лунных летних ночей – серебро и черный бархат. И самое главное, ей нравилось проводить время со старозаветным Народом, дивясь чудесам его крохотного Домоустройства.
Одно из приобретенных ею полезных сведений сводилось к тому, что великаны, выбирая для карликов миниатюрные подарки, совершают ошибку. Лучше всего, если великан выберет самый крупный подарок, каким карлик в состоянии пользоваться, карлику же следует выбирать наименьшую и изящнейшую из вещей, способную пригодиться великану. Профессор со своими «Сотнями и Тысячами» определенно впал в заблуждение. К примеру, наибольший успех у лиллипутов имела кастрюлька без ручки, подаренная Марией, – ибо Мария старалась каждую ночь что-нибудь да приносить. Лиллипуты именно в такой и нуждались: из нее получился замечательный кипятильный бак для скотного двора, позволявший за один раз накипятить воды на целую неделю, и хоть Мария вручала им кастрюльку с некоторой робостью, боясь, что лиллипуты обидятся на столь жалкий подарок, они благодарили ее так сердечно, как никогда. Саму же кастрюльку они назвали «истинным совершенством».
Впрочем, и ответный подарок Народа оказался не хуже.
Вместо того, чтобы изготавливать новый дар для Марии из парусины, лиллипуты решили преподнести ей тончайший шелковый шарф. Шелк они получили из паутины паука-кругопряда, – это такой коричневый, с белым крестом на спине, – вымочив ее, чтобы лишить клейкости, в настое цветов дрока, отчего паутина приобрела к тому же желтоватый оттенок. Затем целая команда женщин-добровольцев на спицах связала из паутины полоски (ткацких станков у них не было), а уже полоски эти сшили воедино. Марии разрешили понаблюдать, как идет работа, так что она имела приятную возможность увидеть картину, столь заинтересовавшую когда-то Лемюэля Гулливера. Она увидела, как шьет – невидимой иглой с продетой в нее невидимой ниткой – лиллипутская женщина.
Шарф получился чудный и на удивление прочный, такой же, как из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный, он обладал упругостью резины, – Мария могла, не повредив, чуть ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе венчалась; пока же – из страха перед мисс Браун – пришлось спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини.
Мария вдруг поняла, почему каждый раз, когда она приносит лиллипутам подарок, они стараются ответить ей тем же. Причина была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее.
И вот что еще обнаружила Мария: она обнаружила, что лиллипуты ведут жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на это жаловаться. Воевать они, правда, не воевали, но в иных опасностях нехватки у них не было. К примеру, около тридцати лун назад, их осадило семейство сорок, возымевших слабость к маленьким лиллипутам и утащивших дюжину младенцев, прежде чем удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки памятливы и сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов.