– Как мило, – ухмыльнулся Жоан, показав на него. – Полагаю, приставал к кому-то по пьяному делу, и не успел убежать от разгневанного мужа?
– Наверняка, – кивнул Робертино. – Впрочем, не думаю, что именно от мужа. Здесь нравы довольно легкомысленные, за соблазнение замужней женщины к позорному столбу вряд ли бы посадили, просто побили бы да и всё. Скорее всего приставал к какому-нибудь парню или подростку, вот этого тут очень не любят.
Оливио посмотрел на развратника с нескрываемым отвращением, заглянул в корзину и плюнул:
– Раз так, то так ему и надо. Жаль, в корзине одно месиво, нечем в него кинуть, а то я бы добавил к уже имеющемуся.
Они подошли к дому алькальда и постучали. Дверь не открылась, зато открылось окно и в него высунулся мужчина лет тридцати, взлохмаченный и помятый:
– Кто такие, зачем стучите?
– Мы к алькальду, сеньор, – сказал Робертино.
Лохматый уставился на него, увидел паладинский мундир, моргнул:
– Ого. Паладины. Ну заходите, там открыто вообще-то. И подождите в сенях, сеньоры.
Ждать долго не пришлось: спустя минуту лохматый открыл внутреннюю дверь и предложил войти. Он был уже кое-как причесан, а на плечи вместо латаного халата был наброшен черный алькальдский кафтан.
– Прошу, сеньоры. Позвольте представиться – Антонио Пьяччи, алькальд села Боргетто. И по какому вы вопросу? Вроде бы мы сюда паладинов не вызывали… Я, во всяком случае, не вызывал… – алькальд прошел за ними в тесную комнату, где из мебели был только деревянный диван, обитый потрескавшейся кожей, стол, заваленный вперемешку бумагами и грязной посудой, книжный шкаф, акант со знаком Судии и портрет короля на стене.
– Изначально ни по какому, – сказал Робертино. – Мы вчера сюда в отпуск приехали, живем в усадьбе. Я – Роберто Диас, а это мои товарищи Оливио Альбино и Жоан Дельгадо.
Робертино справедливо рассудил, что не стоит называть свое полное имя, а то еще алькальд или лебезить начнет, или показушничать, или упрется и скажет – «у меня тут полный порядок, ничего ни о каких ворах не знаю», или же проявит ненужную бурную деятельность и окончательно спугнет воров.
– И сегодня ночью, когда мы были на рыбалке, у нас кто-то украл форменные сапоги, – старательно сохраняя каменное спокойствие на лице, продолжил Робертино. Алькальд, услыхав такое, встрепенулся:
– Что? И у вас? Да что ж это такое…
Он забегал по комнатке, размахивая руками. Паладины уселись рядком на диванчик, надеясь, что он на них не налетит. На подоконник открытого окна со двора запрыгнула крупная черная кошка, покрутилась, словно собираясь умываться, но не стала, просто села и пристально уставилась на паладинов и на алькальда Антонио. Однако тот, согнав ее во двор, закрыл окно, сел за стол, покопался в бумагах и показал паладинам исписанный лист:
– Вот, сеньоры. Я уж было начал составлять запрос в столичную канцелярию вашего Корпуса, да потом передумал и решил рапорт в Замостьевское управление стражи порядка сначала написать. Об этих самых чертовых кражах!
– А почему вы сразу не сообщили туда, а начали писать запрос в паладинскую канцелярию? – удивился Робертино.
– А потому, сеньоры паладины, что тут явно дело по вашей части, – Антонио бросил бумагу на стол.
– А почему тогда вы передумали? – теперь удивился Жоан.
– А потому что побоялся, что засмеют. Мне священников племянник сказал, что глупости это и такого не бывает.
– Какого – «такого»? – хором спросили все три паладина, даже про сапоги свои забыв. Антонио вздохнул, встал из-за стола и скрылся за дверью во внутренние помещения. Впрочем, вернулся быстро. В руках у него была заткнутая кукурузной кочерыжкой бутыль самогона и подносик с четырьмя стаканчиками и миской маринованных огурчиков.
– Давайте сначала выпьем, сеньоры, – ставя всё это на стол, прямо на бумаги, сказал алькальд. Но Робертино решительно выставил вперед обе ладони:
– Нет, спасибо. Мы крепкое не употребляем.
Алькальд Антонио недоверчиво на него посмотрел, подняв бровь, хмыкнул:
– Да? Ладно. Хорошо. М… может, оно и правильно.
Сам он все-таки выпил стаканчик, заел огурцом и после того сказал:
– Сначала я думал – народу по пьяни мерещится. Ну, у нас летом, еще до Солнцестояния, абрикосы же ранние поспевать начинают, а в этом году урожай на них хороший был. Вот чтоб не пропадало, народ и гонит абрикосовку – потому как ранние абрикосы только на нее да на сок и годны, варенье из них жилковатое получается, и на сушку тоже не того... Ну и… по традиции, с первого сбора надо обязательно брагой упиться. Ну не то чтобы упиться, но попробовать обязательно. Вот народ и пробует. Потом самогон уже поспевает, опять пробуют… Так вот барахло пропадать стало примерно в это время. Сначала по мелочи – там, белье с веревок, вилы, грабли со дворов, кухонная утварь вроде скалок и ступок с пестиками. А потом стали ценное переть. Я, конечно, первым делом взял за жабры всех троих местных воров – ну, тех, кто в этом деле раньше был замечен. Правда, раньше они по мелочи крали, до ценных вещей дело не доходило. Они клялись и божились, что не при чем. На всякий случай я всех троих засадил в погреб. Но в ту же ночь у Минелли очки сперли, а у лекаря – эту его трубку, которой он нутро слушает. Всё обыскали – нет как нет. А на следующую ночь у Минелли уже и лорнет пропал, а у старостихиной дочки – бусы жемчужные. Эта дурища на окно шкатулку выставила, перед подружками приданым хвасталась, да и убрать забыла. Девки, подружки ее то есть, украсть не могли – плохая это примета, по здешним представлениям если приданое чужое взять, то замуж потом не выйдешь… Тогда я и понял, что наши воры и правда не при чем, что это заезжий кто-то.