Выглядел монастырь не очень-то впечатляюще, да его строители и не ставили такой задачи: они в первую очередь строили дом для посвященных, а не величественное сооружение. Потому Калли Истласиуатль представлял собой нагромождение типичных чаматланских домов-калли: квадратных в основании, сложенных из кирпича-сырца или каменных блоков, с маленькими окошками и плоскими крышами, на которых ставились дома поменьше. Самый большой калли, правда, венчал пятигранный купол с акантом – там была монастырская церковь. А в остальном Калли Истласиуатль был на вид невзрачным и неприглядным, хотя внутри был хорошо отделан росписями, резьбой и прочими украшениями.
Ринальдо Чампа, городской паладин-дознаватель из Большого Чаматлана, столицы одноименного царства-провинции, в Калли Истласиуатль бывал лишь один раз, когда проходил посвящение, а вот теперь, спустя двадцать с лишним лет, приехал сюда уже по рабочей надобности. Аббатиса Маурисия прислала в Чаматланскую канцелярию просьбу о помощи, однако так и не разъяснила, какого рода помощь требуется, отметила только, что одного паладина будет достаточно.
Собственно, сама аббатиса и встречала паладина у ворот, и выглядела она очень обеспокоенной. Когда Ринальдо представился, аббатиса обрадовалась:
– О, как хорошо, что прислали именно вас!
Левая бровь Чампы взлетела под самую головную повязку:
– Вот как. И чем же это хорошо?
– Вы – Чампа, а лучше вас паладинов в Чаматлане просто нет, – бесхитростно ответила аббатиса Маурисия, и добавила, понизив голос:
– Раз уж никому из нас не удалось с ним разобраться, то может, хоть у вас получится…
– С кем это – «с ним»? – спросил заинтригованный паладин.
Аббатиса развела руками:
– А мы сами не поняли, кто он. Вам лучше самому глянуть.
– Для начала расскажите хоть поподробнее, – вздохнул Чампа.
Преосвященная Маурисия провела его в маленькую трапезную, где молоденькая послушница поставила перед ним миску печеных бататов с половинками вареных яиц, политых сливочным маслом и щедро приправленных красным перцем, плошку печеных же перцев халапеньо и стопку кукурузных лепешек. Потом принесла кувшин отвара из ягод опунции и тазик с полотенцем. Чампа вымыл руки, уселся за стол, завернул пару перцев в лепешку и откусил половину. Приличия были соблюдены, и он стал расспрашивать:
– Ну, преосвященная, рассказывайте. Что, когда, как, где…
Настоятельница села за стол напротив него, положила подбородок на сцепленные в замок руки и тоскливо сказала:
– Извелись мы тут уже, сеньор Ринальдо. Неделю не моемся иначе, чем над тазиками да, извините, в сортирах по самой крайней надобности. Потому что он как явился неделю и три дня тому в монастырской мыльне, так там и торчит, и никак его оттуда выкурить не получается. Пробовали мы и молитвы, и святые экзорцизмы, и сестра Саманта, инквизиторка бывшая, пыталась с ним по-инквизиторски… не помогает. Сестры, ученицы и послушницы, сами понимаете, стесняются мыться, когда вокруг носится этот призрак и ноет о чем-то непонятном. Вроде б и призрак, а ведь все равно мужчина, довольно молодой к тому же, и как-то неловко при нем раздеваться и уж тем более мыться. Да и холодно от его присутствия очень, сколько печь ни топи – а все равно холодно… Мы пытались его расспрашивать – может, он чего-то хочет, и если его желание выполнить, успокоится. Но он то ли не слышит, то ли не понимает. Выглядит, как чаматланец – узоры на лице чаматланские, но из какого он рода, никто из нас толком не понял. Я-то ведь сальмиянка, в этих ваших тонкостях плохо разбираюсь, но сестра Саманта говорит, что вроде бы таких узоров она ни у кого не видела, какие-то либо очень редкие, либо старые, и из этого рода просто уже никого не осталось. И говорит он на каком-то незнакомом наречии. У нас сестры и ученицы из всех уголков Чаматлана есть – но его никто понять не может. Только то и разобрать можно, что он про какое-то дело незаконченное говорит, а какое – неясно.