Вот и вышло так, что дон Азуриас заплатил огромный штраф в пользу дона Мендосы за свиней, да еще семьям погибших, да в казну, да за глупого своего сына… и потерял на этом половину состояния. А дело о чупакабре в Коруньясской канцелярии стало одним из тех, которые любят рассказывать опытные паладины молодым в назидание.
Сельские страсти
Осень в Фарталье везде разная, как и другие времена года. Еще бы, королевство большое, климат в разных его частях отличается, хотя вообще-то везде, кроме Верхней Кестальи и мартиниканского высокогорья, довольно теплый. В Плайясоль, например, осень – это время, когда по ночам хочется укрыться не легкой простынкой, а двуслойным тканым одеялом, но камины топить никто и не вздумает даже там, где они есть. А в Сальме осень – это когда склоны холмов становятся пестрыми от желтеющих деревьев, а с океана начинает дуть прохладный влажный ветер, и жители по вечерам, если им приходиться оставаться на открытом воздухе, разворачивают свои шерстяные плащи и набрасывают их на плечи и головы. И при этом сальмийская осень считается довольно холодной по мнению фартальцев из других мест (кроме Верхней Кестальи, опять же). Хотя сами сальмийцы так не считали, им нравился их климат и никто из них ни за что не променял бы родную Сальму на какое-то другое место, по крайней мере без серьезной на то причины. А те, кто жил вдали от родины, как правило, под конец жизни возвращались в родные холмы и долины, куда бы до этого их ни заносила судьба.
Об этом примерно сеньор Мануэло Дельгадо, старший паладин и секретарь Коруньясской канцелярии Корпуса, и размышлял погожим ноябрьским днем, созерцая пейзажи с асотеи Кастель Дельгадо. Конечно, собственно замок Кастель Дельгадо стоял на самой высокой точке плоской вершины одноименного холма, но уже давным-давно не использовался донами Дельгадо как жилище, с тех пор как была построена на склоне удобная и просторная усадьба, а тому уж минуло больше ста лет. Так что все привыкли называть усадьбу так же, как и замок.
Сеньор Мануэло приехал домой сегодня утром, в недельный отпуск. Как старшему паладину, ему полагалось в году не меньше двух месяцев отпускных дней, а по возрасту – так и вообще целых три. Обычно он брал неделю в месяц, чтобы провести ее дома, с родными. Паладины, лишенные возможности жениться и породить детей, всегда очень сильно привязываются к ближайшим родичам – братьям, сестрам, племянникам и их детям, и сеньор Мануэло не был исключением. Племянника, дона Сезара, и его детей он очень любил, и старался бывать в родовом гнезде Дельгадо почаще. К тому же на начало третьей недели ноября приходился его день рождения, и сегодня вечером должен был быть ужин в его честь, а сейчас он сидел на асотее в плетеном кресле, положив ноги на скамеечку. Обут он был в домашние мягкие тапки из овчины, сделанные в виде забавных собачек. Эти тапки несколько нелепо смотрелись с паладинским мундиром, но сеньору Мануэло было на это плевать, в семьдесят восемь лет и с его репутацией можно позволить себе многое. А тапки сшила ему в подарок внучатая племянница Аньес, и они сеньору Мануэло очень понравились. На столике рядом с креслом стояли квадратная невысокая корзинка, полная раскрытых конвертов, из корзинки торчал складной лорнет в серебряной оправе, и лежал поперек столика паладинский меч в ножнах. Сеньор Мануэло пришел сюда почти сразу после обеда – спокойно почитать накопившиеся письма, привезенные им из Коруньи (на службе как-то было не до личной корреспонденции, осень выдалась беспокойной и у секретаря было много бумажной работы), но, прочитав эти письма (в основном они были от друзей и учеников, которые уже сами сделались старшими паладинами), что-то захандрил. И теперь мрачно пыхал дымной палочкой, покусывая длинный роговой мундштук. Зубы у него были отличные, несмотря на возраст и бурную жизнь – Коруньясское отделение Паладинского Корпуса обслуживала лучшая в сальмийской столице зубная фея, как в народе называли колдуний-целительниц, специализирующихся на лечении зубов. Впрочем, название частично соответствовало действительности: чаще всего зубными целительницами становились женщины с фейской кровью, обычно потомки тилвит-тегов или благих альвов. Да и вообще со здоровьем у сеньора Мануэло было все очень неплохо, как для его возраста: он по-прежнему каждое утро не меньше полутора часов тратил на физические упражнения и бег, хорошо управлялся с мечом, мог провести почти целый день в седле при необходимости, метко стрелял из самопала и пистоли и был вполне способен набить морду кому угодно из простых людей, да и, может, молодому паладину тоже (опыт-то подчас важнее физических кондиций). Всё, что его беспокоило в плане самочувствия – это суставные боли в ногах и пояснице в сырую прохладную погоду, слегка пошаливало сердце да имелась необходимость пользоваться лорнетом для чтения мелкого текста. Грех, конечно, жаловаться: обычные люди в его возрасте имели целые букеты болячек, не говоря уж о том, что не все до него доживали. По паладинским меркам, конечно, сеньор Мануэло стариком еще не считался. Так, довольно пожилым. Хотя молодежь могла думать иначе, но на то она и молодежь. Молодым даже пятидесятилетние стариками кажутся. А так-то паладины известны тем, что живут долго, если, конечно, не погибают или не калечатся на своей нелегкой службе. Вот только паладинствовать после шестидесяти пяти становится все-таки сложновато. Он уже не мог себе позволить ночевки под открытым небом, разве что в хорошую погоду, месить болота или лазить по крутым скалистым склонам, и делать прочие вещи, которыми полна служба странствующего паладина. Пришлось перейти сначала в городские, а три года назад – на бумажную работу. Конечно, можно уйти на покой или сделаться где-нибудь сельским священником, если бездельничать не хочется. Или в инквизицию перевестись. Но сеньора Мануэло эти варианты не прельщали. Свое дело он очень любил, и мысль о том, что он уже для него староват, его угнетала. А тут еще письма… Вот Кавалли, его лучший ученик, которым он неприкрыто гордился, пишет, к примеру, о том, как недавно ловил в портовом районе одержимого демонами. Или другой ученик, помоложе, мартиниканец – о своих приключениях… Или капитан Каброни, пространно расписавший придворную службу и свои заботы. Капитан жаловался на то, что устал, надоело, хочется наконец забиться куда-нибудь в глушь и сделаться простым городским паладином… Эти жалобы сеньор Мануэло читал даже с некоторой обидой – мол, Каброни молод еще, шестьдесят лет всего, а туда же, жаловаться!