— Не замыкай, — сказал Николка.
— Нет, я замкну…
— Не замыкай!
— Какой ты вредный! Просто какой-то кретин. Четыре года, а ничего не понимаешь. Наверно, в школе будешь получать одни двойки.
— А я не пойду в школу, — сказал Николка.
— Одним словом, не смей никуда выходить. Понял?
— Я не останусь! — крикнул Николка.
Люся схватила замок и, не обращая на сына внимания, выскочила из комнаты. Николка с ревом кинулся за ней, она его оттолкнула и захлопнула дверь, а потом закрыла ее на замок.
Николкин рев легко перекрывал шум дождя и штормовавшего моря. Люся открыла окно и велела ему замолчать. Николка в ответ заревел громче. Люся захлопнула окно и зашлепала по лужам новыми босоножками — в спешке она забыла переобуться.
Босоножки было жалко и даже мелькнула мысль: не вернуться ли, но Люся вспомнила о несчастье, которое выгнало ее на улицу, и устыдилась своей мелочности.
Она выбежала на берег моря и по пляжу помчалась в порт. Дождь хлестал. Огромные грязно-желтые валы кровожадно бросались на берег. Вдали на песке что-то чернело. У Люси упало сердце: ведь на Косте был черный костюм! Она даже замедлила шаги, боясь приблизиться к этому черному. Но через несколько шагов стало ясно, что это просто мокрое бревно, выброшенное морем.
Вокруг порта бурными потоками текли ручьи. Люся не щадила ни ноги, ни босоножки, брела прямо по ручьям. Она вбежала в здание портового вокзала вся мокрая, встрепанная.
Здесь толпилось довольно много народу. Одни были в плащах, другие — в мокрых платьях, были в плащах и босиком, мужчины с подвернутыми брюками, женщины с размокшими химическими и не химическими прическами. Вообще свежему сухому человеку зрелище могло бы показаться потешным, но Люся не способна была в данную минуту веселиться. Она жадно обшаривала глазами мокрых, продрогших курортников, томившихся в ожидании своей очереди, но Кости среди них не было. «Значит, все!» — подумала Люся.
— Люся! — позвал кто-то Костиным голосом.
Вероятно, это была галлюцинация. Но опять повторилось:
— Люся!
Она обернулась на голос, и у нее от внезапной слабости подкосились коленки. Костя стоял возле самой двери, за которой давали билеты. Как видно, подходила его очередь. Он был живой, невредимый, мокрый, бледный, с прилипшими ко лбу волосами, он был жалкий, не такой, как там, в Москве, но на курорте ведь все не такие, как дома.
— Зачем ты пришла? — спросил Костя, когда она приблизилась к нему.
— Я… — Люся смотрела на Костю мокрыми счастливыми глазами и не знала, что сказать. — Я пришла сказать, что не надо плацкарт. Возьми купейные…
17
Им удалось взять билеты только на дополнительный поезд, который шел до Москвы пятьдесят часов вместо двадцати девяти, — на другие поезда на двадцать девятое билетов не было. И то они брали предпоследние билеты, и те курортники, которые стояли в очереди дальше, страшно им завидовали. Ведь теперь, в эти четыре ненастных дня, все уверились, что дожди продлятся неделю, или месяц, или целую вечность.
По пути из порта Люся с Костей зашли в магазин. Там, к счастью, как раз привезли колбасу. Они купили колбасы, масла, сыру и конфет. Хлеб, правда, был черствый, свежий еще не привозили, но, когда дома нет никакого, будешь рад и черствому. Боясь, что Костя простудится, а отчасти и из желания немножко его задобрить, Люся купила пол-литра столичной.
Еще они мечтали купить газет. Мечта эта не сбылась: киоск был закрыт. На стекле висело объявление: «Киоск закрыт ввиду болезни работника».
Дождь немножко уменьшился, но Люсе с Костей было теперь все равно, меньше он льет или больше, потому что они так промокли, словно в одежде искупались в море. Почти все время супруги молчали, вступая в краткие деловые переговоры, как дипломаты враждующих стран, лишь в случае крайней необходимости.
На улице, под дождем, молчание не казалось тягостным, поскольку сама погода не располагала к беседе. Но дома за этим молчанием сразу почувствовалась глухая взаимная неприязнь. Люсе стало ясно, что Костя не забыл ночного разговора. Видимо, разговор этот все-таки обернется непоправимой бедой.
Люся сама раскупорила водку и налила Косте почти полный стакан. Себе она не налила: ждала, что Костя скажет: «А себе?» Но он ничего не сказал. Взял стакан и выпил водку большими глотками с такой решимостью, что всякий должен был понять: этому человеку нечем больше утешиться в жизни, кроме водки. И Люся это поняла.