Одному из своих друзей отец Александр говорил: «Вы что, всерьёз думаете, что атеисты виноваты в разрушении церквей? Настоящие виновники — ложные христиане, всякие купцы и дворяне, мироеды, которые мучили крепостных, пьянствовали, развратничали, а потом перед смертью, пытаясь откупиться от греха, жертвовали деньги на постройку храмов. Виноваты и церковники — те, что пили, подлаживались под мирскую власть, благословляли всякие безобразия. Атеисты явились лишь орудием гнева Господня. Перечитайте пророков Библии, и вам всё станет ясно» [166].
«Правда Божия, — считал отец Александр, — стоит надо всем, и если народ, призванный исполнить её, окажется несостоятелен, он не должен рассчитывать на попустительство и ждать снисхождения». Это та же мысль, которую Христос выразил в притче о благоразумном домоправителе: «От всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут» (Лк. 12. 48). Горькое разочарование ждёт тех, кто говорит: «мы лучше других», «мы избранные», «мы особенные». Правда Божия нелицеприятна.
Огромной бедой отец Александр считал также человеческую жестокость, прикрывающуюся авторитетом Церкви. Он призывал каяться за то, как в прежние века православные вели себя по отношению к старообрядцам и другим инославным, когда сжигали их храмы, уничтожали их иконы. Это было великое зло для Церкви и очевидный позор для христиан. Батюшка говорил, что возмездие за наших предшественников лежит на нас. «Почему исчезают святыни? Потому что люди, которые их хранили, были недостойны своих храмов, недостойны гробниц своих угодников. И по грехам нашим уходят от нас святыни и исчезают. Оставляется нам дом наш пуст».
Если нам на голову падает камень возмездия, надо посмотреть, в какой момент его подбросили вверх, и кто его бросил. Этому учит библейский взгляд на историю. Батюшка считал, что мы согрешили намного больше, чем византийцы. «А где сейчас Византийская империя? Значит, наше покаяние должно быть глубже, чем у Византийской Церкви».
Можем ли мы забывать, что ещё сто лет назад принадлежность русского человека к неправославной конфессии приравнивалась к уголовному преступлению или что при приёме на государственную службу требовали справку о Причастии в Церкви?
Посему, если кто‑то нас, православных, не принимает, предупреждал отец Александр, мы не должны поступать так же, не должны ненавидеть других людей, считать их проклятыми и отверженными. Каждого человека надо встречать с любовью, особенно, если он исповедует имя Христа Спасителя.
Батюшка говорил, что «некоторые церковные люди гордятся своей верой, как будто бы у них есть какие‑то привилегии, как будто бы они выше других. Но с теми, кто не в Церкви, у Господа разговор другой. А те, кто пришли к вере, сделали это не потому, что заслужили, а по Его милости. Каждый христианин, если подумает, то поймёт, что всё могло бы случиться в его жизни иначе, если бы Господь его не призвал; так бы он и остался в пыли, в суете, на улице своей жизни без света. И потому, если кому‑то даётся свет веры православной, то он не гордиться этим должен, но видеть в этом повод к смирению».
Более того, по мнению батюшки, христиане обязаны молиться за неверующих, за тех, кто гонит Церковь; ибо в их неверии виноваты своим поведением христиане. Люди сеют злые семена и, когда они всходят, сами зло и пожинают. В этом наказание Божие, а не в громе, молниях и землетрясениях.
Вот почему в то время, как церковные диссиденты боролись с внешними притеснениями Советского строя, отец Александр в своих проповедях призывал к покаянию не государство, а членов Церкви.
Нельзя сказать, что слова батюшки были совсем лишены политической окраски и безобидны для власти. Достаточно вспомнить, что он говорил о святых и мучениках. Например, в проповеди о митрополите Филиппе отец Александр так рассказывал о зверствах преступного режима XVI века, что всем было ясно: это относится не только ко временам Ивана Грозного, но и к советскому тоталитаризму. Не зря Сталин видел в этом царе своего исторического предшественника. Однако Церковь признала митрополита Филиппа, погибшего от рук царских опричников, как мученика.
И можно было не говорить специально о преступлениях коммунистической диктатуры; из проповеди ясно следовало, как христианин должен относиться к подобным режимам. Батюшка рассказывал об опричниках, о карательных царских отрядах, и всем было понятно, что он говорил о КГБ, который так же врывался в дома, бросал в тюрьмы инакомыслящих, мог объявить изменником и врагом народа кого угодно.
Такая проповедь при Советской власти была всем понятна. Аналогии были очевидны, особенно для тех, кто помнил о том, что творилось в стране в 30–40–е годы.
5
В советское время сам отец Александр и многие его прихожане могли в любой момент стать жертвами политических репрессий. К этому надо было быть готовыми, и батюшка укреплял мужество своих духовных детей, рассказывая о жизни подвижников ранней Церкви. Так, в проповеди о любимом им священномученике Игнатии Богоносце отец Александр предлагал нам образец смелого свидетельства подлинной веры:
«Однажды, это было в первые века Церкви Христовой, воины везли в Рим на казнь осуждённого. Много раз им приходилось это делать. Обычно они конвоировали людей мрачных, озлобленных, отчаявшихся. За ними следовали родные, близкие, которые плакали, которые прощались с этими осуждёнными навсегда. Но на сей раз везли они человека необычного. И как только они приплывали на корабле к пристани, или входили в очередной город (а им предстояла дальняя дорога), — каждый раз они удивлялись. Удивлялись и самому арестанту, и людям, которые повсюду встречали его.
Он не был похож на обычных преступников. Казалось, он ехал не на смертную казнь, а на радостную встречу. Казалось, он с нетерпением ждал этого часа, хотя был он ещё человек нестарый. Его встречали люди, падали ему в ноги, целовали руки, приветствуя его как христианского епископа. Они говорили ему: “Не оставляй нас, отец наш”, а он отвечал им: “Пусть ваша любовь не мешает мне стать пшеницей Божией. Я знаю, что меня должны отдать на растерзание диким зверям, но пусть плоть моя будет перемолота, как бывает перемолота пшеница, когда из неё выпекают добрый хлеб. Нет у меня другого желания, как пострадать за Господа”.
Звали этого человека Игнатий. Был он родом из Антиохии и был епископом тамошней Церкви… Его называли Богоносцем, и сам он это имя принял. Когда судья на допросе спросил его: “Почему тебя, Игнатий, епископ христиан, называют Геофором, Богоносцем?” — он отвечал: “Да, так называют меня, потому что в сердце своём я всегда ношу образ Своего Владыки и Возлюбленного Христа Спасителя”.
И когда судья всячески пытался склонить его к отречению от веры, чтобы смутить и поколебать паству, епископ Игнатий сказал: “Только теперь, когда ты меня осудишь, уподоблюсь я Своему Учителю и Господу”.
Он был осуждён и специально отправлен в Рим для публичной казни, чтобы как можно больше людей увидело его смерть и устрашилось, чтобы увидев, что он поколебался, быть может, и сами бы поколебались.
Ожидая своего смертного часа, Игнатий проделал долгий, по тогдашним понятиям, путь. Из Сирии в Рим, по дорогам, по морю на кораблях, от порта к порту, все ближе и ближе к месту своей казни. Они хотели превратить его путешествие в пытку, однако для него эта дорога стала путём торжества. Его всюду встречали христиане; в то время их было уже много, несмотря на то, что не прошло ещё и восьмидесяти лет со дня Воскресения Христова и Пятидесятницы.
Во все Церкви отправлял он свои послания, и к счастью, некоторые из них дошли до нашего времени. И сейчас, читая его слова, мы узнаем, что значит обетование Христово: “Блаженны изгнанные правды ради, ибо ваше есть Царство Небесное”.
Блаженны! Мы всегда думаем, что человек гонимый, теснимый, находящийся в скорби, — это человек с помрачённым сердцем. Но вот мы видим Игнатия Богоносца, который изгнан правды ради, и не только изгнан, но и на смерть ведом, но он блажен, он счастлив!
166
Файнберг В. Отец Александр, Александр Владимирович, Саша. — В сб.: «И было утро», М., 1992, с. 178.