– Александра Сергеевна здесь? – спросил он Сергея Сергеевича, с трудом протиснулся в комнату, бесцеремонно сел на мою «тахту» и спросил: – Ну, как живешь?
И я сразу узнала в этом человеке начальника райотдела НКВД Бажова, который направил меня в эту деревню на жительство.
– Работаю счетоводом, – ответила я.
– Счетоводом, говоришь, – повторил Бажов. Из деревни без разрешения выезжала?
– Нет.
– Граждан лечишь?
– Лечу, когда просят, я врач.
– Лечишь, значит. Разрешение имеешь на лечение?
Я молчала.
– Спрашиваю, разрешение есть?
– Я врач, имеющий диплом об окончании мединститута, имею право лечить больных – это оговорено законом.
– Законом, значит, оговорено, – повторил Бажов.
Разговор, а вернее, допрос, велся минут десять. Задавая вопрос, Бажов повторял мой ответ, прибавляя в конце фразы «говоришь».
– Ясно. Одевайся, поедем, посмотрим, какой ты доктор, да еще без разрешения лечишь! Разберемся. Вещей не брать.
«Арестовывают, везут на дополнительное следствие, создают новое дело, направляют в лагерь?» – вот что мгновенно возникло в мыслях. Бажов вышел из комнаты, я оделась и вышла на крыльцо. Оглядев меня критически, Бажов проговорил:
– Плохо одета, в санях замерзнешь. Сергеевич! Дай ей тулуп – назад пришлю.
Надела тулуп Сергея Сергеевича, влезла в аэросани. Бажов еще раз осмотрел меня, влез сам, закрыл себе и мне ноги мохнатой шкурой.
Оглянулась на столпившихся около аэросаней людей, с тоской взглянула на Анну и Сергея Сергеевича, на односельчан, с которыми успела сдружиться. Мотор взревел, аэросани рванулись и заскользили по снежной дороге, то ныряя во впадины, то взлетая на бугры. Бажов молчал, да и рев мотора не позволял сказать ни одного слова. Я молилась Пресвятой Богородице, мысленно осеняя себя крестным знамением, и умоляла Матерь Божию не оставить меня. Впереди лежала неизвестность, и, конечно, неприятности были неизбежны – в те времена ОГПУ и НКВД несли людям только горе.
Дорога была долгой, незаметно для себя я уснула и даже во сне продолжала звать на помощь Богородицу. Проснулась от толчка. Сани стояли около одноэтажного дома.
– Выходи!
С трудом встала на затекшие ноги, путаясь в длиннополом тулупе.
– Пошли!
Вошли; оказалось, что привезли не в учреждение, а в жилой дом, в передней разделась.
– Пройдите, – сказал Бажов, открыв дверь в комнату. У детской кровати стояли три человека. Войдя, Бажов сказал:
– Привез еще доктора, посмотрим, чем поможет?
Поздоровалась, но никто не ответил. Подошла к кровати, в ней лежал мальчик лет восьми. Щеки запали, дыханье было прерывистым, тяжелым, при каждом вздохе тело его напрягалось, он с трудом втягивал воздух, захлебываясь мокротой, и с таким же трудом выталкивал его.
Склонившись над мальчиком, вглядываясь в его лицо, я еще до осмотра поняла – дифтерит, в горле образовался нарыв, закрывший гортань.
Двое из стоявших были врачи местной больницы, они несколько растерянно говорили между собой приглушенными голосами, третьей была мать ребенка.
Попросила Бажова проводить меня вымыть руки, вернулась и приступила к осмотру, и вдруг неожиданно раздался злобный крик:
– Ты чего стоишь, сволочь? Помогай, лечи! Для чего привезли?
Не отвечая, стала говорить с врачами. Один из них довольно грубо сказал:
– Нарыв в горле, дифтерит, понимать надо, положение более чем серьезно, летальный исход неизбежен, в районе сейчас нет хирурга, вызвали в область, а отоларинголога вообще нет в районе.
– Надо немедленно делать операцию, ребенок умирает, ждать нельзя, – почти крикнула я.
И опять тот же врач сказал, громко, отчетливо, так, чтобы слышал Бажов:
– Неумелые руки оперирующего наверняка приведут к смерти; если нарыв прорвется сам, ребенок останется жив.
Было ясно – местные врачи боялись ответственности. Мать опять озлобленно закричала:
– Чего стоишь? Помогай!
Мальчик угасал, синел, захлебывался, дыхание было прерывистым свистящим. Приподняв его, попросила посветить лампой, осмотрела горло, с силой открывая рот, и увидела, что операцию надо делать немедленно, если ее не сделать в течение десяти минут – ребенок умрет.
– Скальпель есть? – спросила я.
– Здесь нет, а через час можно доставить – больница от поселка три километра, – ответил молодой врач.