Студенческий кружок, в который мы с Валей ходили, перестал нас интересовать, он был как бы интерконфессионален и вопросам православия уделял мало внимания, а занятия с Ириной Николаевной давали огромный запас знаний, да и о. Арсений не благословил нас ходить в кружок.
Мы любили Ирину Николаевну, но тогда (в 20-е годы) так и не узнали ее жизни, она открыла мне много позже.
Ирина Николаевна стала верующей в 1914 году, но что было до четырнадцатого – никогда не говорила. Кто были родители? Где училась и училась ли – тогда мы не знали. Думалось, что Ирина Николаевна перенесла большое горе или потрясение, связанное с чем-то для нее очень тяжелым, и эта боль, никогда не высказанная, постоянно напоминала о себе и тяжелым камнем лежала на душе. Большая духовная близость, существовавшая между нами, тем не менее никогда не позволяла спросить о детских годах, юности, где училась.
Ирина Николаевна умела держать людей на расстоянии (если считала это нужным) и поворотом головы, взглядом или жестом могла остановить любые расспросы, и в то же время оставалась приветливой и благожелательной.
Она не была красивой, довольно простое русское лицо, чуть-чуть полноватое, было приветливым и становилось прекрасным от всегда благожелательной улыбки. Большие серо-голубые глаза освещали лицо и смотрели на собеседника внимательно, словно стараясь прочесть его мысли, но временами в них возникала невысказанная грусть и печаль.
Мне не раз приходилось замечать, что многие красивые и интересные женщины и девушки теряли свое обаяние, если с ними рядом появлялась Ирина Николаевна. Многие братья общины ухаживали и делали предложение уборщице Дуняше, но никто успеха не имел.
После долгих исканий духовных путей Ирина Николаевна в 1919 году пришла в нашу церковь, почти в то же время пришел в нее, с разрешения патриарха Тихона, иеромонах о. Арсений, и мысль о создании общины, возникшая у него, реально осуществилась в конце 1921 года, и первой вошла в нее Ирина Николаевна, ставшая его незаменимым помощником, приняв на себя послушание по уборке храма, дабы ничем не выделяться среди сестер общины.
Ирина Николаевна в начале 30-х годов, с благословения о. Арсения, была тайно пострижена владыкой А[фанасием (Сахаровым)] и стала монахиней Афанасией. Владыка Афанасий находился в далекой ссылке, это было в короткий перерыв между постоянными лагерными заключениями. Владыка был под особым надзором, попасть к нему было опасно и трудно, но Ирина Николаевна все трудности и опасности сумела преодолеть, о том, что она стала монахиней, я узнала только в 1958 году. Неизгладимый след оставила в душе моей Ирина Николаевна – мать Афанасия, поэтому приведу несколько эпизодов, которые, возможно, более полно раскроют ее характер и отношение к людям и жизни.
Помню, пригласила нескольких сестер общины на именины Надя М., человек милый, хороший, но, к сожалению, отягченный сословными предрассудками: гордостью своим происхождением, заслугами предков, родовитостью, дворянством, в те времена это часто случалось в разговорах, и особенно когда собирались «бывшие», да и теперь свойственно многим людям, только одни вспоминают дореволюционных предков, а другие роднят себя с известными деятелями революции.
Гостей пришло много, большая часть состоял из родных и старых дореволюционных знакомых, меньшая – из молодежи, братьев и сестер общины. Надя познакомила нас с родственниками и знакомыми, но почему-то, представляя Ирину Николаевну, также приглашенную, сказала:
– А это наша Дуняша, уборщица храма.
Гости, взглянув на Дуняшу, слегка кивнув, продолжали свой разговор, полный воспоминаниями о прошлом, с перечислением высокопоставленных лиц, имен и приемов Императора Николая II. Мы, друзья Нади, вместе с Дуняшей тихо сидели и вели свой разговор, явно чувствуя себя «не в своей тарелке» и что мы стесняем присутствующих.
Один, видимо, из весьма почетных гостей, возмущался современными порядками и что хамы управляют государством.
Мать Нади сказала по-французски:
– Князь, будьте осторожны, не говорите так, здесь, среди нас, простая уборщица!
Насколько я поняла, фраза была примерно такой.
Гости перешли на французский, а мы продолжали свой негромкий разговор. Мои познания в языке были довольно скромными, но все же я улавливала смысл и понимала, о чем шла речь. Пожилая дама говорила:
– Демократизация! Вот ее плоды, простая уборщица за одним столом с нами – и сделала негодующий жест, завершающий фразу.