Вот он-то и рекомендовал Волошину встретиться со мной. Мы пошли на мою квартиру, где Анна Андреевна, хлопотливая старушка, моя хозяйка по дому, начала нас кормить чем-то средним между завтраком и обедом. С Максимилианом Александровичем проговорили почти до самой вечерни, и это была исповедь, рассказ о своей жизни, в которой он жил, и о его окружении. Конечно, содержание исповеди рассказывать не буду, но многое мне тогда было непонятно, только восемнадцатилетнее пребывание в «лагере смерти» научило меня, по соизволению Господа, понимать человеческую душу.
Многое было как у каждого человека, но поражала необыкновенная чистота его души, словно это была душа ребенка. Временами, слушая мои слова, он восклицал: «Конечно, так, верно, я так и думал». Выслушав исповедь, я спросил: «Максимилиан Александрович, Вы исповедовались, бремя греха снято, скажите, будете стараться не совершать вновь тех ошибок, в которых приносили покаяние?» – и он честно, как-то совсем по-детски, ответил: «Отец Арсений! Конечно, буду бороться сам с собой, но боюсь, что по своей природе слишком приземлен, и где-то и когда-то, в сложившихся ситуациях споткнусь, не совладаю с собой».
Смотря на Максимилиана Александровича, я понял всю чистоту его души и искренность ответа, отпустил его грехи и причастил.
С 1924 г. до самого моего первого ареста в 1927 г. Максимилиан Волошин приходил ко мне, когда приезжал в Москву, и наши отношения перешли в дружбу. Он очень любил свою мать Елену Оттобальдовну, называя ее Пра (от слова «праматерь»), но мне думалось, что о своих исповедях ей не рассказывал, потому что это лежало в его «запредельном я».
При наших долгих беседах он читал свои стихи, до глубины души поражавшие меня; помнится, одно из них называлось «Северовосток»:
Стихотворение большое, все приводить не буду. Волошина не печатали, потому что в его стихах жила правда о большевистском терроре и о гнете, которому подвергалась человеческая душа. Не знаю, напечатают ли когда-нибудь то, что он написал втайне [19].
В 1931 г., когда я был в ссылке на севере, приехали Кира с Юрой и привезли мне несколько стихотворений Максимилиана Александровича, специально присланных им мне и написанных его рукой, одно из стихотворений, называемое «Владимирская Богоматерь», сейчас по памяти прочту. К присланным стихотворениям Волошин приложил записку, в которой писал, что «Владимирскую Богоматерь» посылает своим первым двум читателям, мне и своему знакомому художнику-реставратору Александру Ивановичу Анисимову, который принимал участие в реставрации этой великой русской святыни. А. И. Анисимова я хорошо знал. По-человечески был глубоко душевно тронут письмом Волошина и поистине замечательным стихотворением как в духовном, так и в историческом смысле. Конечно, при советской власти оно никогда не печаталось, и никто из вас, кроме Киры и Юрия, его не слышал. Одновременно он прислал несколько отрывков из поэмы «Серафим Саровский», написав, что ее еще не закончил. Сейчас почти все забылось, в памяти осталось несколько строк: