— Не медли, — говорит мне кормилица. — Лошади ждут у городских ворот, если поторопишься, до рассвета будешь в предгорьях.
— А что потом?
Она не знает. Не дело служанки решать судьбу царевны. Она спланировала мое бегство, она ломает голову, как помочь мне избежать смерти, но моя жизнь — мое дело. Я очень молода: возможно, годы сотрут воспоминания? Настанет момент, когда я перестану понимать, кто я есть, забуду пустые окровавленные глазницы отца и ледяные ночи изгнания. Равнодушный взгляд матери уйдет из памяти, как и лицо Этеокла, спешащего навстречу смерти, и вонь от разлагающегося тела Полиника, отравляющего воздух над городом. Я буду стариться медленно, чужая самой себе. По вечерам, бродя по мирному саду, я буду грезить наяву. Я — дитя двух преступлений: отец убил сына, а сын убил отца. Клянусь, в моей душе нет ни преданности, ни желания жертвовать собой, я не умерла ради братьев, а за Эдипом последовала не по доброй воле. Ночь уносит слова клятвы, она растает в первых лучах утренней зари. Я смотрюсь в зеркало, как Иокаста перед смертью. Я бледна, у меня усталый вид. Зачем мне жить? Смерть уже поселилась в моей душе.
Служанки снова пытаются привлечь мое внимание. Как они докучливы, не желаю их слушать, мне и без того есть чем заняться; я расстаюсь с собой, а это тяжелая работа. Но я привыкла обращаться с прислугой снисходительно и потому спрашиваю, что еще случилось. Оказывается, Исмена кинулась к ногам Креонта, поклялась, что была со мной, и царь пообещал, что она тоже умрет. Я едва не забыла о сестре, а она сотворила очередную глупость! Ничего, если повезет, все выйдет по-моему: жена Креонта [7]не переживет смерти сына. На заре кровь будет повсюду. Фивы захлебнутся в крови.
Все подходит к концу, да, к концу! Небо на востоке светлеет. Так значит, вот для чего я родилась? Корчиться на промокших от пота простынях, рожая ребенка, кричать от разрывающей тело боли и страха, увидеть восход солнца, смотреть, как оно закатывается за горизонт, и пролить последнюю каплю крови, чтобы род наконец прервался. Я бы хотела умереть, изрыгая ужасные проклятия, но в моей душе нет страсти. Я хочу проклинать богов, но как не утратить достоинства, проклиная то, во что не веришь? Я хочу втоптать моего отца в грязь, разоблачить изначальный грех — грех Лая, — чтобы семь поколений фиванцев жили в страхе, но не верю в силу проклятия. Пусть вас пожрет чума, пусть падет ваш скот, пусть ваши источники сочатся гноем, пусть ящур разъест ваши рты, из которых не вылетало ничего, кроме глупостей, пусть утробы ваших женщин остаются бесплодными, подобно моей, до скончания века вашего глупого племени! Я ненавижу их потомство, я, жертва собственной недоверчивости, иссушающей мое слово. Месть не для таких, как я, в мире не останется и следа от моей ярости, и я ничего не смогу поделать с легендой, которая при жизни загнала меня в западню. Капкан защелкнулся, меня пожирают, я кричу, но никто не хочет слышать. В моем мире не жалуют правду, и я знаю, что эти строки будут уничтожены — дабы не пострадала честь, и ложь Креонта переживет меня. Антигона умрет — вся, без остатка. Меня никто никогда не защищал: ни матери, ни слишком жадному до жизни Эдипу не было до меня дела, братья думали только о себе, а бедный Гемон поклялся убить себя на моем трупе, но не захотел спасти. Я сказала:
— Убей отца, и я стану твоей.
Он в ужасе отшатнулся, а я рассмеялась, осознав, сколь узки пределы его любви. Моя ярость не пребудет в веках, зато ложь переживет меня. Я умираю легендой. Я была только дочерью и сестрой. Гемон посмеет коснуться моего тела, лишь когда оно остынет и одеревенеет.
Я искушала его, сколько могла:
— Возьми меня силой, говорят, иногда это помогает женщине почувствовать себя женщиной.
Нет, он желает возлечь только на мой труп.
Я не позволю убить маленькую женщину, которая так на меня похожа. Я велела принести самое красивое платье из белого льна с золотым шитьем. Я надену лучшие драгоценности — ожерелье матери и пояс из изумрудов. Кормилица уберет мне волосы и будет очень стараться, счастливая тем, что я в кои-то веки захотела выглядеть, как положено царевне. И тогда я отправлюсь в тронный зал: стражники расступятся передо мной, изумленные, что я не в темнице. Я буду прекрасна: страх смерти украсит меня не хуже, чем гнев в Колоне. Я буду ступать медленно, держаться прямо и смотреть Креонту в глаза. Я знаю, победа останется за ним, но и я не проиграю, потому что убью последний плод инцеста. Иокаста, не защитившая Эдипа от отца, увидит из глубин Тартара, как гибнет плод ее чрева, а отец, узнав, что потомков у него не будет, быть может, испытает облегчение…