У Эдипа никогда не было любовницы, только Иокаста. Служанки, воображавшие, что им удалось соблазнить царя, заблуждались. Эдип не упускал случая пощупать девушку в нише, чулане или алькове, но ни разу не довел дело до конца. Он был верным супругом, хотя тщательно скрывал это от окружающих. Очень долго репутация царя оставалась дурной, как он того и хотел. Меня просветила кормилица. Она надзирала за всеми служанками, но тоже не разгадала хитрости царя и прогоняла женщин, так горячо клявшихся в своей невинности, что по дворцу поползли слухи: Эдип сует руки куда ни попадя, но его можно не опасаться. Не следует ставить царя в затруднительное положение: покажешь, что готова уступить, и он тут же потеряет к тебе интерес и удалится, небрежно насвистывая. Окружающие решили, что царь бессилен как мужчина, и ему это не понравилось. В действительности, Эдип хотел, чтобы его считали гнусным подлецом, для того и устроил спектакль с покушением на честь Исмены, но это я поняла много позже.
Фиванцы невероятно глупы. Эдип получил трон, разгадав простейшую загадку. Он всегда насмехался над своими подданными, и тут я была на его стороне: наш народ отличают покорность и неспособность мыслить. Жители Фив уверены, что где-то — неизвестно где! — есть решение любой проблемы, это решение нужно принять и ни о чем не думать. Стоило Сфинкс объявить, что речь идет о загадке, то есть место, где «лежит» ответ, неизвестно, и они до смерти перепугались, растерялись, попали впросак и, конечно же, не нашли разгадки. Эдип не стал выводить их из заблуждения: он понимал, как разъярятся люди, осознав, что ответ был так прост. Они отдали чужеземцу трон, который мог достаться любому фиванцу, сумей тот сложить два и два. Эдип выказывал благочестие и покорность богам; в глубине души он чувствовал себя узурпатором. Трудно считать себя победителем, когда твой враг даже не умеет держать в руках оружие. Иногда в Фивы попадали путешественники, бывавшие в Афинах и Микенах и читавшие книги. Им рассказывали о небывалом подвиге царя, благодаря которому он сел на фиванский трон, и я часто замечала недоверчивое выражение на их лицах. Кто-нибудь из придворных загадывал загадку и делал театральную паузу, заведомо уверенный, что ответа не дождется, а если гость раскрывал рот, мой отец смотрел ему прямо в глаза, угрожающе хмурил брови, и чужестранец вспоминал, что молчание — золото. Сметливые гости говорили себе, что их это не касается: пусть фиванцы упиваются собственной глупостью хоть до скончания веков. Но что бы случилось, окажись один из них не так учтив? Фивы свято верили, что получили самого благоразумного, прозорливого и мудрого правителя в мире, а на самом деле, любой опытный лошадник или торговец египетскими украшениями из Афин мог ответить на вопрос Сфинкс и получить трон! Выходит, их надули и на трон сел мошенник? Эдип понимал, как опасен торг с дураками, он чувствовал, что ходит по краю. Наши законы весьма запутанны: никто с уверенностью не скажет, получил Эдип трон по воле народа, как спаситель города, или стал царем, женившись на царице. Эдип боялся, ибо знал, что уязвим. Моя мать тоже боялась. От моей семьи несло страхом, и никто не понимал почему, так что любая причина была хороша. Когда посланец из Коринфа принес весть о смерти Полиба и Меропы [3], все всё поняли. Я почувствовала облегчение, словно рассеялась пелена ужаса, который источали мои родители. Они отчаянно искали объяснения своим страхам — людскому непостоянству, коварству Креонта, рукоблудию Эдипа, дававшему Иокасте повод для криков и приступов гнева. Мой отец играл в кровосмешение, чтобы скрыть случившийся в прошлом подобный же грех. Когда Эдип выколол себе глаза и взялся за мое плечо, я не испугалась, что он опустит руку ниже. Конечно, я последовала за ним только из детской слабости — дочерняя покорность не была моим уделом, — а страх испарился, потому что Эдип больше не был сладострастником, подстерегавшим меня в укромных уголках. Я была слишком молода, чтобы отказаться сопровождать отца, как отказываюсь сегодня совершить погребальный обряд над братом, но если бы я и осталась во дворце, то не ради того, чтобы избавиться от его похотливых прикосновений. После наступления зимних холодов я без опасений спала под тонким покрывалом, прижимаясь к голой груди Эдипа. Он утратил интерес к девушкам, как только узнал в себе сына-кровосмесителя, словно исчезла нужда в мнимом преступлении. Ужас переместился туда, где случился, — в прошлое, и мой отец оставил будущее в покое. Полюбить его я уже не могла, а он не мог простить меня, потому что слишком жестоко оскорбил. Эдип заботился о моем пропитании, а я следила, чтобы он не оступался и не падал. Мы относились друг к другу, как попутчики.
3
Полиб — коринфский царь, приемный отец Эдипа; Меропа — коринфская царица, приемная мать Эдипа.