— Тони, дорогой мой, а я как раз вспоминал о тебе. Как твои прекрасные дети?
— Еще прекраснее, чем раньше. По счастью, чем они взрослее, тем меньше похожи на своего отца.
— Ну, а ты сам?
— Все еще один, отец.
— Но, дорогой мой, ты не один. Мы никогда не бываем одиноки.
— Я помню, отец Джо, я помню. Каждый раз, когда вы говорили так, я ощущал присутствие Бога. Но ощущал его в вас, через вас. Теперь же во мне пустота.
Он снова улыбнулся той самой своей улыбкой, означающей «нет» — «нет», которое на самом деле означает «да». Приняв его улыбку за приглашение, я подошел ближе. С надеждой. А вдруг на этот раз…
Но отец Джо, все еще улыбаясь, растворился, исчез в вечном дожде.
С голых, омертвевших деревьев стекает вода и холодит мое стареющее тело. Прилив бьется о неподатливую глину, трудится над ней.
Что нужно сделать, чтобы мой дорогой, добрый друг снова ожил? Отвалить камень с могилы, взять его за руку и вывести на свет. Снова увидеть, как он смеется, наставляет, исцеляет…
Часть первая
Глава первая
Вот как я познакомился с отцом Джо: мне было четырнадцать, и у меня была связь с замужней женщиной.
По крайней мере, так определяла наши отношения она, и она же говорила, что мы любовники, причем не раз повторяла, что любовники обреченные. Я был самым обыкновенным подростком и вполне довольствовался подобными экзальтированными высказываниями, хотя в действительности продвинулся с ней, выражаясь языком бейсбола, всего-навсего до второй базы. Впрочем, тогда я еще не знал, что это называлось «второй базой», так как рос в Англии.
И только много позже, посмотрев фильм «Выпускник», я понял, что моя «миссис Робинсон» была несколько старше того возраста, который называла, — а именно, двадцати двух лет. На мой же взгляд, взгляд неопытного мальчишки, она вполне выглядела на двадцатидвухлетнюю девушку; я был еще так юн, что все женщины с грудью, талией и собственными зубами казались мне одного возраста — то есть взрослыми — и представлялись таинственным вместилищем невероятных удовольствий, заслуживающих…
…невероятных, ужасных мучений. Ложкой дегтя в бочке меда наших отношений было то, что мы оба принадлежали к католической вере. И, по крайней мере, в теории — в теории для меня, на практике для нее — «там, наверху» множился ужасный счет, определявший степень греховности каждого нашего поступка, каждого жеста, слова, не говоря уж о поцелуях. Если вдруг нас настигнет смерть, если зигзаг молнии из-за огромных деревьев неподалеку ударит в наши охваченные похотью тела, если один из тех испытательных сверхзвуковых самолетов, что собирают за холмом, развалится на части и рухнет на землю (как зачастую казалось, когда пилоты заставляли свои машины преодолевать звуковой барьер)… дом-трейлер превратится в огненный шар, мы опустимся на дно, в недра ада — грешники, осужденные на вечные, невыразимые страдания.
В немногословных беседах — а чаще всего между нами устанавливалось долгое, мучительное молчание, которое она называла «экзистенциальным», — речь заходила о том, следует ли нам вообще беседовать, да и быть вместе, если уж на то пошло, нам, проклятым любовникам, охваченным муками безнадежной, порочной связи, противостоящим неодолимому соблазну сосуществования в одном городе, графстве, стране, на одной планете, в одном измерении. «То, что происходит между нами… это так скверно, — говорила она, — такой жуткий грех, мы как будто играем с огнем! Ах, зачем только мы встретились, зачем нырнули в этот котел кипящих чувств, из которого никак не выбраться!»
Все эти охи-ахи были для меня в новинку. Они походили на какой-то бред, ну да много ли я понимал? Я смутно отдавал себе отчет, что постепенно расстаюсь с детством и мне предстоит на собственном опыте учиться вести себя по-взрослому. Так что лучше не обрывать этот лепет — как говорится, нечего раскачивать лодку. Да и шутка ли — такое дело заварилось! Вот уж кем-кем — а дурнушкой миссис Бутл точно не была. Как знать, может, женщины всегда выражаются экзальтированно. Единственным моим гидом были книги, и до сих пор все шло как по писанному — прямо «Поющие в терновнике» в исполнении религиозной Кристины Россетти.
Но первый робкий поцелуй случился уже давно, и с тех пор мы целовались не раз. Я испытывал все большее беспокойство и с тревогой ждал, каким окажется следующий «котел кипящих чувств, из которого никак не выбраться».