— Тогда скажи мне, Зяблик, как будущий медбрат… Поллюции у всех бывают?
— Поллюции? — переспросил тот.
— Ну.
— Не у всех. У козлов не бывает поллюций.
— Почему именно у козлов? — Федечка даже растерялся от столь неожиданного поворота в беседе.
Зяблик хмыкнул и важно, с расстановкой, делая ударение на каждом слове, пояснил:
— Потому что основные инстинкты козлов не обременены никакими условностями — ни возрастными, ни финансовыми, ни этими… этическими.
Федечка задумчиво поскреб пальцами острый подбородок.
— Значит, я не козел, — изрек он с умным видом.
— В определенном смысле — не козел. — Зяблик пожал плечами. — А во всех остальных — еще вопрос.
— Хамить-то не надо, юноша.
Федечка приосанился, вновь гордо вскинул голову, и на лице его отобразилось былое расположение духа. В эту секунду он был точно уверен, что сегодняшний день принесет ему так страстно ожидаемые положительные результаты. Молодой человек был полон энергии и оптимистического настроя на будущее. Снисходительно похлопав Зяблика по плечу, он отодвинул его чуть в сторону и продолжил свое победное шествие через двор.
— Ни пуха, — донеслось ему в спину весьма миролюбивое пожелание парнишки.
— Иди к черту! — Федечка даже не обернулся, но ответил с улыбкой.
Зяблик проводил его долгим взглядом, дожидаясь, пока более старший товарищ скроется за ближайшим поворотом, и вновь обратил свой скучающий взор в сторону кокер-спаниеля. Собачонка, покрутившись волчком на месте и запутавшись в собственном поводке, повторно подбежала к торцу здания и лихо задрала заднюю лапу вверх. Новый жизненно важный процесс поглотил ее с головой.
— Калигула! Хватит ссать! — Зяблик недовольно повысил голос. — Откуда в тебе столько мочи?
Тезка легендарного римского императора с явным непониманием повернул мордочку в сторону своего хозяина. Ожидаемого Зябликом ответа вслух не прозвучало.
Александр Мошкин, известный в криминальных кругах под погонялом Санчо, давно уже смирился со своим отчасти выгодным и почетным положением правой руки именитого вора в законе Лавра. Опека над стареющим авторитетом и меломаническая привязанность к классической оперной музыке являлись двумя важнейшими жизненными критериями некогда, в молодости, отчаянного и удачливого вора. Санчо не сетовал на судьбу, да и грешно ему было бы. В свои пятьдесят или около того лет он чувствовал твердую почву под ногами и уверенность в завтрашнем дне. Уверенность, понятное дело, относительную. Ибо в криминальном мире, полном каждодневных сюрпризов и смертельно опасных жизненных поворотов, нельзя загадывать хоть что-то наперед. Мошкину это было известно лучше, чем кому бы то ни было. Впрочем, сейчас этот лысеющий и полнеющий буквально на глазах господин не лихачил, как раньше. Напротив, Санчо казалось, что именно на данном жизненном этапе его существование вошло в спокойное и размеренное русло.
Санчо поставил на стол поднос, выудил из правого кармана широких брюк хирургические перчатки и с особой педантичностью короткими толстыми пальцами стал натягивать их на волосатые руки. Утренние приготовления, производящиеся незадолго до того момента, как должен был пробудиться почивавший на втором этаже особняка Лавр, являлись для Санчо целым процессом. Уже будучи в перчатках, он взял правой рукой с буфета хрустальную розеточку и водрузил ее на центр подноса. Левой подхватил стакан апельсинового сока. В скором времени на подносе появилась тарелка с кашей, за ней стакан горячего чая с лимоном, и лишь в завершение Санчо высыпал в пустую розеточку несколько капсулообразных пилюль.
Все приготовления доморощенного «дворецкого» заняли около пятнадцати минут. На протяжении всего этого времени Санчо был увлечен еще и тем, что наслаждался бессмертным произведением итальянского композитора Леонкавалло «Паяцы». Плеер мирно покоился в нагрудном кармане белоснежной рубашки Мошкина, а миниатюрный наушник в левом ухе Санчо транслировал выходную партию.
Справедливости ради следует отметить, что музыка являлась для Александра едва ли не единственной отдушиной в жизни. Именно в ней Санчо находил для себя внутреннюю гармонию и благодаря ей мог достигнуть состояния, весьма близкого к буддистской нирване. Мошкин отдавал предпочтение итальянской классической опере. Все обитатели роскошного особняка прекрасно знали об этом пунктике «дворецкого», и потому никого давно уже не удивлял тот факт, что его можно было встретить с плеером в холле или на лестнице практически в любое время суток.