— Зарплата Федечке не помешала бы, — протянула Розгина. — Ребенок почти голый.
— Вот и оденем! — радостно осклабился Лавр.
— Э! Э! Э! — с дикими гортанными воплями к палатке как ошалелый подскочил Русик, непосредственный владелец продаваемого Клавдией товара, и свирепо завращал карими очами. — Почему точку окружили?! Кто такие?
Опасения кавказца были вполне понятны. Он прекрасно знал, насколько славянская братва не жаловала на рынке его соплеменников. Местные использовали любую возможность, дабы наехать и прижать, что называется, инородца к ногтю. Сейчас, по мнению Русика, и намечалась очередная разборка полетов. Двое лавровских ребят быстро и профессионально стиснули кавказца с двух сторон, не подпуская к Федору Павловичу. Заблокированный горец понял, что его изначальные опасения вряд ли были беспочвенными.
— Пусти! — еще пуще завопил он с явной угрозой в голосе. — Сейчас здесь пятьдесят земляков будет!
Лавр обернулся на вновь прибывшего.
— Тихо, моджахед! — миролюбиво молвил он. — Тихо!
— Я — христианин! — гордо заявил Русик, но горячий горский норов все же немного обуздал.
— Тем более, — кивнул авторитет, шагая навстречу кавказцу. — Давай по-христиански.
— Не волнуйся, Русик, — поспешила вмешаться в назревающий скандал Клавдия. — Это знакомые. — И, уже обратившись к двум амбалам, сурово добавила: — Отстаньте от человека.
— Сказано — отстаньте, — в унисон ей продублировал распоряжение Лавр, и на этот раз накачанные парни беспрекословно расступились в стороны, давая кавказцу свободу действий.
Тот стремительно метнулся к прилавку и набросился с претензиями на свою продавщицу.
— У тебя — знакомые, у меня — товар, — прокаркал Русик, брызгая слюной. — Чего им надо?
Лавра покоробил тот факт, что кавказец общался не с ним напрямую, а со своей подчиненной. Ситуация требовала немедленного вмешательства.
— Женщина нужна, — с усмешкой ответил вместо Клавдии Лавриков.
— Больше ничего? — В душе Русика непроизвольно шевельнулась мужская ревность. Он круто обернулся. — Женщина на работе!
Лавриков понимающе покачал головой.
— Тогда еще распорядись, чтоб всю эту бытовую химию в машину перенесли, — сказал он. — Будем считать, что твоя работница на сегодня план выполнила. Будем считать? Или нет?
При этом Федор Павлович демонстративно почесал правой рукой подбородок, выставляя на всеобщее обозрение свою именную печатку, являвшуюся символом настоящего воровского авторитета. Человеку, знающему в этом толк, достаточно было бы и одного взгляда на это символическое украшение. Глаза кавказца округлились. Он, по всему видать, умел разбираться в подобных вещах. На лице Русика появилось смущенное выражение, и он благоразумно потупил взор.
— Будем, — как можно мягче произнес он. — Извини, если что не так.
Лавр открыто улыбнулся, сунул руки в карманы брюк и зашарил взглядом в толпе, отыскивая куда-то запропастившегося Санчо.
— Санчо! — нетерпеливо выкрикнул он.
— Да.
Тот покорно вышел из-за массивной спины Ессентуки, продолжая испытывать жуткое смущение. Вор в законе удивленно вскинул брови. Таким он Мошкина еще ни разу в жизни не видел, сколько его знал. Но времени для сиюминутного выяснения причин монашеской скромности и нерасторопности со стороны Александра у Лавра сейчас не было.
— Санчо, рассчитайся с хозяином, — распорядился авторитет. — Да! И про трусы не забудь, — напомнил он строго. — Пар двадцать пять.
— Трусы не мои, уважаемый, — вежливо подал голос кавказец. — Трусы Сослана.
— Были Сослана, стали мои, — усмехнулся Федор Павлович и уже решительно, с полной серьезностью на лице обратился к Клавдии: — Ехать надо. С Ессентуки привезешь… Легенду сама придумаешь для мальчишки?
Женщина неспешно вышла из-за прилавка, на ходу сосредотачиваясь на каких-то одной ей ведомых мыслях.
— Да уж совру что-нибудь, — хмуро произнесла она. — Не знаю только — надо ли?
— Поздно сомневаться, тетка, — строго нахмурился Лавриков. — Заварила кашу — хлебай!..
Розгина тяжело вздохнула в ответ. В чем-то Федор Павлович был бесспорно прав.
Ессентуки нетерпеливо барабанил пальцами по приборной панели и ерзал на кожаном сиденье джипа в ожидании чересчур медлительных, как ему казалось, пассажиров. Не в первый раз уже за последнее время телохранитель Лавра мысленно анализировал свое жалкое существование, на которое пытался пожаловаться сегодня утром Санчо. Больше всего на свете Ессентуки гнобило полное бездействие. Он частенько ловил себя на мысли, какой ерундой ему, профессиональному телохранителю, приходилось порой заниматься по прихоти хозяина. Однако Лавр щедро оплачивал его услуги, да и престиж работы на такого влиятельного и авторитетного человека, как Федор Павлович, был немалым. Но грубая и черствая от природы душа Ессентуки просила чего-то большего. Чего-то более деятельного, если так можно выразиться. К тому же он прекрасно чувствовал, что и его ребятки склоняются к тем же неутешительным для себя выводам.