— Да хоть бразильский! — Растерянность и смущение отпрыска приободрили Лаврикова. Он уже высказывался более уверенно и хлестко. — Факт остается фактом. Значит, имею права и даже обязанности не только заботиться о тебе, но, если надо, и по шее дать.
— Поздно. — Федечка поднял на него явно заинтересованный взгляд, и отец не мог не заметить этого. — Ребенок формируется до трех-пяти лет.
— Перевоспитывать никогда не поздно, — со знанием дела заявил авторитет.
— Пере… Пере… — значит менять. А что ты можешь предложить, чтоб я перевоспитался?
Вопрос на мгновение застал Федора Павловича врасплох. Но уже через миг он решительно повел рукой вокруг себя.
— Хотя бы это. Видимая часть айсберга.
— С бассейном? — уточнил молодой человек.
— С бассейном.
— Спасибо, конечно, папа. — Федечка натянуто улыбнулся. — Но — не надо.
— Почему?
— Это не мое. Чужое. Даже хуже! Это — кино, точно! Вы… — Парень споткнулся. — Ты живешь в выдуманном кино. Не настоящее все, неужели не чувствуешь? Виртуальная реальность.
— Дай бог каждому такую реальность! — Лавр величественно вскинул острый подбородок и приосанился.
— Не дай бог! — не согласился с ним Розгин. — Пленка кончается или рвется, объем электронной памяти тоже не безразмерный. Или просто достаточно электричество вырубить. Замкнет где-то и — ничего нет. Проводка-то на соплях.
— Не понимаю! — нахмурился авторитет. — Ты просто умничаешь! Если это — не настоящее, что тогда?
— То, что будет.
— Скоро?
Федечка покачал головой:
— Нет. Лет через сорок. Когда мне стукнет столько, сколько тебе сейчас. Когда я построю что-то свое. От фундамента. На чистом пустыре, а не на ржавых обломках с трупами «быков».
— Красивая болтовня, Федор! — снисходительно улыбнулся Лавриков, но внутри его что-то шевельнулось.
— Я сожалею…
— Это все, что ты можешь сказать?
— А надо разрыдаться и припасть к твоей седой волосатой груди? — Парень уже успел оправиться от первого шокового состояния, вызванного признанием благодетеля, и пружинисто поднялся на ноги, оттолкнувшись руками от кожаных подлокотников кресла.
— Не, ну я же тебе открываюсь, что я — твой отец! — вновь стушевался и занервничал Лавр. — Ты — мой сын! А ты что? Никаких задушевных эмоций! Виртуальная реальность!
— Тогда объясни, как надо задушевно реагировать, — усмехнулся в ответ юноша. — Кто платит, тот заказывает… Объясни, я попробую!
Вместо ответа на столь ехидное предложение сына, Федор Павлович лишь беспомощно развел руками и шепотом произнес, обращаясь скорее к самому себе, нежели к прямому потомку:
— Ха! Вот вам и next!.. Цинизм, Интернет, файлы…
— Кстати, о файлах, — прервал его сетования Розгин. — Раз уж ты мой отец, то я чисто по-родственному должен подсунуть на прощание еще одну горькую пилюлю.
Он решительно подошел к своему рабочему столу и стал энергично копаться в стопке свежеотпечатанных листов бумаги.
— Валяй, — равнодушно вымолвил Лавриков. — К горечи не привыкать.
— Вся твоя секретная информация по всем сделкам автоматически перегоняется электронной почтой, — сообщил Федечка.
— Снова электроника… — машинально простонал авторитет, но уже в следующую секунду, осознав, о чем идет речь, весь подобрался и тоже приблизился к компьютерному столику. — Кому?
— Не знаю. Вот телефончик-адрес. — Парнишка наконец-то отыскал необходимый лист и просто вложил его в руки замершему справа Лавру, — На жестком диске программа скрытая обнаружилась.
Уточнить что-либо у сына именитый вор в законе не успел. Белоснежная дверь в кабинет программиста отворилась без предварительного стука, и на пороге возник уже облаченный в брюки и жеваную футболку Мошкин.
— Пудинг подан, сэр! — с издевкой объявил он, подражая английским дворецким.
Возможно, в другое время и при иных обстоятельствах Федор Павлович накинулся бы на своего соратника с претензиями. И не столько из-за язвительного тона, сколько из-за бестактного вторжения в апартаменты сына. Но сейчас был совсем другой случай.
— Санчо! — Лавриков шагнул навстречу Александру и положил на поднос с пудингом полученный несколькими секундами раньше от Розгина лист бумаги. — Пулей узнай, чей это номер!
Санчо скосил взгляд.
— Я и так знаю, — заявил он.
— Чей?
— Домашний Дюбеля.
Лавриков побледнел как полотно. Он вновь повернулся к Федечке и строго спросил:
— Кто мог такое заложить?