Возле раковины, согнувшись в неприличной позе, стояла Клавдия. Она располагалась спиной к выходу и старательно отжимала над ведром половую тряпку. Не меняя позы, женщина неспешно повернула голову и заметила вошедшего Федора Павловича в дверном проеме. Лишь после этого она приняла вертикальное положение и добродушно улыбнулась. Мокрая тряпка по-прежнему находилась в ее широкой мозолистой руке.
— Живой? — лукаво прищурилась Клава. — А то Федечка сказал — убить могут.
Лавр растерянно заморгал глазами, наивно полагая, что вследствие негативных событий у него начали развиваться галлюцинации.
— Глупости какие. — Федор Павлович неопределенно повел плечами, так до конца и не проникнувшись темой предложенного Клавдией разговора. — Ты… ты чего здесь делаешь?
— Прибираюсь, — буднично ответила женщина таким тоном, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — По центру вроде чистота. А по углам заросло все. Неужели уборщицу трудно нанять было? — строго спросила она Лаврикова.
— Мужики пылесосили, — весьма вяло оправдался тот.
— Оно и видно. Мужики…
Потеряв к Лавру всякий интерес, женщина вновь вернулась к прерванному занятию. Несколькими мощными движениями она до конца выжала половую тряпку и, опустившись на корточки возле буфета, приступила к нехитрым манипуляциям, в результате которых, по ее мнению, запущенная мужчинами территория обязана была стать значительно чище.
— А где… Федя? — Лавр шагнул к женщине и склонился над ее растрепанными волосами.
— В Интернете, наверно, — ответила Клавдия, не оборачиваясь и ни на мгновение не прерывая свои размашистые телодвижения.
— Где? — не понял Федор Павлович.
— Там. — Указательный палец правой руки Клавдии поднялся вверх и ткнулся в направлении потолка. — У них это называется зависнуть.
Большего Лавру и не требовалось. Уже само ощущение того, что сын находится здесь, в доме, окрылило опального авторитета. У него снова появился тот самый утраченный смысл жизни. Все перевернулось в душе Лаврикова в одно мгновение, и он, пулей выскочив из буфетной, как засидевшийся за партой первоклассник, помчался к лестнице на второй этаж. Возникшего на пути Мошкина Федор Павлович лишь небрежно отстранил сухощавой рукой, но тот и сам, опасаясь быть сбитым обезумевшим хозяином, проворно для своей комплекции ушел в сторону. Перескакивая через две ступеньки, Лавр мчался на встречу с родным ему по крови человеком.
Санчо, проводив его сочувственным взором, повернул голову в раскрытую дверь буфетной и сам замер как парализованный. Женщина его мечты, уже переместившаяся в сторону окна, в лучах полуденного солнца выглядела еще краше и аппетитнее. Во всяком случае, так казалось самому Александру. Он несмело перешагнул порог и замер в двух шагах от объекта своих сердечных чувств. Клавдия услышала его тяжелое сопение, присущее человеку с хроническим гайморитом, и обернулась. Санчо робко улыбнулся.
— Я почему-то знал, что в нашей опере будет счастливый конец, — отважился высказаться он, тем самым наводя новые мосты во взаимоотношениях со знойной женщиной.
Клавдия строго нахмурилась и окинула Мошкина долгим испытующим взглядом с головы до ног. Тот машинально подобрал живот и приосанился.
— Ну, как дальше сложится, не загадывайте, — остудила она его донжуанский пыл.
Однако Санчо расценил эти слова совсем иначе. Как брошенную ему спасительную соломинку.
— Лишь бы было «дальше», — мечтательно произнес он, закатывая глаза к потолку.
Запыхавшийся от быстрого бега по лестнице Лавр порывисто распахнул дверь в кабинет Федечки и со счастливой улыбкой не совсем нормального человека замер на пороге. Розгин обернулся. Помимо включенного компьютера, на столе перед ним возвышалась целая гора конфет, а рядом с ней приблизительно такая же по объему куча смятых фантиков. Челюсти парня находились в интенсивной работе и напоминали отходоперерабатывающий комбинат в миниатюре. Юноша буднично взглянул во взволнованные глаза хозяина особняка.
— Ты извини. — Он снял ноги со стола и опустил их на ворсистый ковер. — Клава внизу нашла целый ящик «Южной ночи». Ну, я и отсыпал без спроса…
Лавр добродушно и беззаботно рассмеялся.
— Кушай, о чем речь, — великодушно разрешил он, отирая рукой выступившие на глазах слезинки счастья. — Только сладкое перед обедом — плохо.