Одно время Ника каждый вечер возвращалась на дачу. Накануне мы встретили ее в лесу. Назавтра мы вышли прогуляться после ее приезда. Женя:
– Вдруг мы встретим маму.
– Как это может быть? Ты же знаешь, что мама дома.
– А вдруг?
Так возникают чудеса в детских сказках: пальцы на руках превращаются в мухоморы, а добрая фея вырастает прямо из-под земли, хотя она только что находилась за тридевять земель. И если вдуматься, чего не бывает? Ника варила суп и ушла. Женя озабочен: «А она не забыла сказать: „Раз, два, три, горшочек, не вари?“»
В Жениной речи интонации заменялись словами, слова начали потихоньку сочетаться друг с другом, усложнился синтаксис, и наконец нас захлестнул речевой поток – всё как у всех. В этом потоке причудливо смешались отрывки из услышанного от нас и куски любимых стихов, в основном из Чуковского, часто переиначенные. За словом «денежка» неизменно следовало: «Муха денежку нашла» (вариант вне связи с контекстом: «Муха дедушку нашла»). Ника назвала его «солнышко»; он тут же добавил: «краденое»; она же часто называла его «киска любимая»; увидев кошку, он сообщил ей: «Киска бимая» (это не было шуткой: просто он воспринимал многие русские и английские фразы как целое, не расчленяя их на отдельные слова).
Услышав от моей мамы «суп с котом», на вопрос, с чем был суп, ответил: «С котом». «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке хлеб купил», «Приходи к нам, тетя доктор, нашу детку полечить» (это вариация на строчку из «Сказки о глупом мышонке» Маршака), «Едет-едет водопад на Октябрьский парад» (эту импровизацию он очень ценил и декламировал всем гостям).
В год и одиннадцать месяцев появились пирамидкино кольцо, очкиный футляр, ключиный футляр, слова «машинкино», «ушибка» и двуязычный Зайчик. Дело в том, что к нам заходил знакомый, названный по-русски дядя Исаак, а по-английски Uncle Isaac. Isaac произносится «Айзек». Вот этот Айзек мгновенно превратился в Зайчика и был благополучно переведен на английский как Uncle Hare, то есть дядя Заяц.
На даче шло нескончаемое строительство, и однажды, услышав, что надо отрезать кусок толя, Женя пришел в восторг, вообразив, что резать будут меня, Толю. Тетя Люда сделалась тетей Второе Блюдо. Дедушка сообщил Жене полные имена и отчества не только ближних, но и дальних соседей. Кто-то при нем произнес слово «любовь»; Женя незамедлительно добавил: «Михайловна». Не найдя в своей памяти глагола «сжечь», он сочинил «согнить» (от существительного «огонь»). Он разбил песчаный дом соседского мальчика и в ответ на Никино негодующее: «Что же ты сделал! Ведь Владик построил дом!» – хвастливо заявил: «А Женечка его расстроил». Тесть любил вариации типа: «Снесла курочка яичко не простое, а диетическое», – и, когда мы выясняли, какие животные что нам дают, и я сказал, что куры несут яйца, Женя добавил: «Вкусные». От коров же, как выяснилось, мы получаем мед и молоко (видимо, я когда-то упомянул это сочетание).
Но самое поразительное в его речи было долгое неразличение «я» и «ты». Страдания, описанные в рассказе Л. Пантелеева «Буква „ты“», кончились у нас к завершению третьего года. Себя он называл либо по имени, либо «ты»: «Ты хочешь печенье?» – «Хочешь». Из кухни должен прийти дедушка с обедом, а открывается дверь и вхожу я без всяких тарелочек, кружечек и мисочек. Следуют извивания, и раздается крик: «Не любишь папу!» Ему уже было два года и один месяц, когда я обстоятельно растолковал ему разницу в местоимениях. Скажи: «Дай мне, а не дай тебе кусок булки». У него задрожала губка, и он расплакался: «Не хочешь дать папе булочки».
В лесу мы встретили соседку, говорившую по-английски. Она несла цветы, а Женя – книгу «Кот в сапогах». «Что это у тебя?» – спросила соседка по-английски. Женя ответил по-русски, а на вопрос: «Какие тут цветы?» – совсем не стал отвечать, пока я не повторил вопрос. В заключение он сказал по-русски «до свиданья» и воспроизвел свой любимый номер, заявив: «Слюни пускаешь». Он, конечно, имел в виду самого себя, но наша собеседница крайне удивилась: «Я?» – так что мне пришлось успокоить ее и показать Женин измазанный рот. Тете (не бабе) Иде он сказал, когда та посочувствовала ему: «Ты кашляешь?» – «И вдобавок чихаешь». Ей же он рассказал, имея в виду недавнюю рвоту: «Животик рвался».
Так мы и жили. «Хочешь пойти ко мне»: не хочешь, а хочу пойти к тебе. Он орал: хочешь. Классическая сцена (два года и шесть месяцев): мы едим, Женя взбирается на стул и беспрестанно канючит: «Хочешь немножко сыра. Ма-а-аленький кусочек. Хочешь ма-а-аленькие щи. Хочешь парочку картошек. Хочешь парочку, парочку, парочку сыра. Показать, потрогать, понюхать!» (неопределенные формы употреблялись постоянно). Во фразе мой белый футляр от очков и мой, и белый были для него постоянными признаками, и он вечно требовал: «Дай тебе мой (а не твой) белый футляр!»