После архиерея юноша благодарит «достопочтеннейших посетителей»: высоких почетных представителей города, «добрых и благонамеренных» великих людей. Обещает «радоваться и благодарить Бога», если они будут «наслаждаться внешним счастьем и миром душевным». А если с ними «случатся неприятности», то юноша (опять напомним) как будущий молитвенник обещает «сочувствовать» в их горестях и опять молиться «об отвращении скорбей». Если же кто из семинаристов окажется подчиненным у них, то будет «со всею точностью исполнять поручения», но – добавил смело и проникновенно – «не противные долгу веры и чести».
Незаурядные мысли!
А «в заключение» «отдает» «долг» учащим: «Сколько сокровищ учености ракрыто было перед нами, чтобы каждый брал из них, что хотел для обогащения своего ума!.. Мы ощущали в сердце сладость ваших наставлений – и старались запечатлеть их с пользою для себя и для других. Но всего более вы заботились... о сохранении между нами доброй нравственности. И мы убедились, как всегда опасен порок и как надежна и драгоценна добродетель».
Читая это сейчас, подумаешь, что это говорит не юноша перед архиереем и не ученик о наставниках; а наоборот: будто поучает святитель молодых, неопытных юнцов!
«Сколько раз мы будем обязаны вам иногда самыми драгоценными минутами счастья и восторгов при сознании тех благ, какие доставило и будет доставлять нам просвещение!»
Так благодарил юноша отцов.
И лишь в конце речи он не забыл себя и товарищей; и им принес ветвь лаврового венца, и притом очень оригинально и умело. Он отметил одну заслугу у них: труды учения. «Но, – говорит он в конце, – и что всего приятнее и драгоценнее для нас при изучении наук, – это мысль, что они достались нам вследствие долговременных (10–11 лет!) усиленных трудов; а что добыто трудами, то всегда приятно и сладко...»
И кончает просьбою о благословении: «Благослови, Преосвященнейший Владыко, питомца, который по силам старался выполнить священный долг справедливости в отношении к благодетелям; и архипастырским благословением запечатлей и освяти конец образования двадцати двух человек».
Выписывающий с охотою все эти слова юноши, я, уже почти 70-летний старик, – едва ли бы я или другой почтенный священнослужитель сказали бы лучше! Главное же – в том, что из этой речи виден уже совсем зрелый человек, которого безопасно можно было бы поставить на любое священническое место. А ему тогда шел лишь 22-й год. Еще же важнее, – мы видим уже в нем, – куда склонится его дух и жизнь: он готов, он хочет и будет пастырем; он будет «служителем алтаря», он будет «воздевать пред престолом Божиим руки и сердце», «испрашивая от Господа... всяких благ» для чад своих и чужих! Как окрепший к полетам орел, он, еще сидя в гнезде, уже пробует свои сильные крылья. И вот-вот взлетит. Но Промысл Божий посылает его окрепнуть в другую школу: его как лучшего ученика посылают на казенный счет в Петербургскую духовную академию.
Тогда, не в пример моему времени (1900-е годы), студенты учились добросовестно; а Сергиев отличался особым прилежанием. До меня, между прочим, дошел учебник по философии, по которому проходил эту науку усердный студент. Книга сохранилась в удивительной чистоте; и только кое-где его красивым почерком были сделаны примечания к читанному; видно, что он усваивал все серьезно, глубоко. Но кроме обязательных предметов, Иван Ильич читал и святых отцов. Особенно любил он творения св. Иоанна Златоуста. Иногда, сидя за чтением его поучений, он вдруг один начинал хлопать в ладоши св. Златоусту, – до такой степени восхищала его красота и глубина ораторства Великого Вселенского Учителя.
В это время отца уже не было в живых; и молодой студент, чтобы помогать матери и сестрам, определился писцом в канцелярию Духовной академии, и получаемое небольшое пособие отсылал на родину. Здесь ему пригодился красивый наследственный почерк. А помещение канцелярии, закрытое для других, дало серьезному студенту еще большую возможность заниматься в уединении своим образованием и в особенности св. отцами. Читая теперь (1948) Златоуста и о.Иоанна, ясно видишь, как близки они, – ив особенности – в вопросах о богатстве, бедности, любви, причащении, покаянии.