Мы довольно подробно рассмотрели его раньше. И помним, что в нем говорилось и об уполномочии его Господом – «пасти» овец Его; и о высоте сана; и о своих «немощах и недостоинстве»; но – наряду со всем этим – и о великой «благодати», данной отныне ему в таинстве священства; и о любви, которая делает и недостойного «достойным» и немощного «способным».
Все эти мысли о.Иоанн потом в своем Дневнике повторяет многое множество раз. И делает это совершенно неизменно от первого своего служения до пятидесятилетнего юбилея. Мы даже сравним эти даты – начало и конец – для того, чтобы понять совершенное тождество духа во всю жизнь его; и для того, чтобы знать подготовленность к такому воззрению еще во время студенчества, до принятия священства; а особенно для того, чтобы сразу же нам определить: в чем будет его главное дело в пастырстве? В чем он полагает первейшую задачу своего священнослужения? В чем будет сущность его дальнейшей жизни? Центр души? Если мы это выясним и поймем верно, тогда пред нами заранее определится основное дело о.Иоанна; а отсюда будут понятными и все прочие производные виды служения.
Для этого я позволю себе сначала охарактеризовать обычные воззрения на священство. Мне не раз приходилось ставить вопросы об этом.
Вот припоминается случай из моего ректорствования в Тверской духовной семинарии. Я установил обычай приглашать к себе на угощение семинаристов в день их посвящения в чин чтеца. Этим мне хотелось отметить для них исключительность события включения их в клир, в избранники Божии. И однажды, беседуя за столом, я задал им – было, кажется, четыре богослова – такой вопрос:
«Как вы думаете, что значит быть хорошим священником?» Один из них ответил: «Нужно подавать добрый пример своей жизнью». Другой сказал: «Священник должен быть проповедником». Третий – еще что-то, не помню. Остался последний: звали его Миша Вокий. Он был первым учеником шестого класса. Сдержанный, молчаливый, скромный, чистый, очень умный; ростом высокий, тонкий, опрятный.
«А вы что думаете, Миша?» – спрашиваю его.
Он спокойно, вдумчиво ответил:
«Я думаю, что священник прежде всего должен быть молитвенником». Я одобрил его. И мы сразу стали говорить об о.Иоанне Кронштадтском, именно как о типе пастыря-молитвенника.
Встречался я потом и со священниками; задавал им эти вопросы. И недавно повторилась почти та же история, что и 35 лет назад.
Батюшка, уже не один десяток лет священствующий на приходах, и притом – весьма хороший душевно, на мой вопрос о главном деле и значении пастыря ответил: «Руководство паствой ко спасению». «А как?» – спрашиваю. «Через проповеди!»
«А вот, – говорю, – о.Иоанн Кронштадтский проповеди и руководство поставил на третьем и на четвертом месте!» Батюшка смутился: «Что же на первом? Службы, таинства?» «Да, это – выше проповедей; но и то не на первом месте». Он совсем затруднился отвечать дальше и ждал моего разъяснения.
«Ходатайствовать за людей пред Богом» – вот что он поставил на первом месте; быть «посредником» между Богом и людьми. Вот какое главное дело пастыря!
Может быть, иному не покажется в этой формулировке о.Иоанна ничего особого? На самом же деле, – есть большая разница между этим определением и обычными нашими взглядами.
Ходатай, защитник, посредник есть лицо, уполномоченное преимущественно со стороны высшей, то есть от имени Бога. А если оно одновременно «представляет» интересы, нужды и просьбы другой стороны, то есть людей, то и здесь имеет власть и силу предстательства лишь потому, что получило разрешение, позволение, уполномочие от Того же высшего Существа; на что обычные просители не имеют права, власти и силы. Вследствие этого священник как Божий уполномоченный сразу становится на особую высоту, на совершенно исключительное положение: он – не как все! Он – Божий посланец! Он – предстатель пред Богом! Он посредник!
Таков характер православного понимания пастырства. И о.Иоанн в самом начале своего священства, а лучше сказать, и много раньше – сознавал такое понимание священства...
Мы же, обычные служители, говорим о проповедничестве, о руководстве в спасении. В лучшем случае суть нашего дела видим в «службах», то есть в совершении молитв и особенно таинств. Правда, это уже вернее, чем видеть его в «руководстве»: руководят и учат и любые сектантские проповедники, и лютеранские «пасторы», и раскольнические «наставники» – но все они не имеют истинных полномочий от Бога; это такие же люди, как и все прочие, лишь технически обученные. Совсем иное дело – истинный священник; он непременно получает особую «Божественную благодать» в таинстве хиротонии. И это именно возводит его немедленно на высоту посредника, уполномоченного лица. Вот что понимал о.Иоанн. В своем служении он делал то же, что и все священники; но не так же, но не с тем сознанием, как мы. Правда, и мы знаем, что лишь нам одним принадлежит право совершать таинства, богослужения, исправлять требы; но как? С каким сознанием? Мы «служим», мы совершаем «службы», мы исправляем наш «долг»... Какие все холодные слова! Какое низкое понимание! Эти слова можно сказать и про любого чиновника, и про воина, и про президента, и про ночного сторожа, и т.д.: они тоже выполняют свой долг; они также «службу» несут. Но священники? Это – высочайшее небесное служение на земле. Они – выше всех земных властей. И цель их – спасение людей – выше всех других деяний человеческих. Об этой исключительной особенности священнослужения я соберу материал из мыслей о.Иоанна Кронштадтского дальше, когда буду писать о его воззрениях на пастырское служение вообще. Здесь же я затронул эти вопросы для того, чтобы сразу понять: куда устремится прежде всего громадная энергия молодого пастыря? В чем он сам увидит главную задачу своего священнослужения? Что он начнет делать с первых дней? Поищем ответа у него самого. Пусть не посетует читатель, если я (как и предупреждал раньше) буду повторяться, выписывая его изречения: это делается мною сознательно, чтобы сильнее внедрить их в нашу память и в сердце и чтобы ярче нарисовать образ славного и святого священнослужителя. Так и в музыке часто повторяется основная мелодия, выражающая главную идею произведения.