Сам Господь на первых порах не давал строгих постов ученикам Своим, сославшись на житейский пример, – когда у гостей жених, в это время постов не бывает; уйдет жених, они будут поститься. И потому заметка А. П. Чехова нам, обычным людям, тоже дорога: Батюшка иногда бывал подобен нам, обыкновенным людям.
Из духовных писателей многие составляли житие о.Иоанна. Но ни одно из них не захватывало моей души, как эта небольшая книжечка Ивана Щеглова. Она настолько ярко и верно охватила облик о.Иоанна и обстановку вокруг него, что я однажды прочитал ее на вечерней беседе в женском Рижском монастыре вместо проповеди. И как слушали!
Конечно, кто был очевидцем того времени, тому книжечка покажется тоже «обыкновенной». Но ведь теперь, спустя 40 лет по кончине Батюшки, остались лишь единицы, видавшие его и ощутившие общую атмосферу кронштадтской жизни; и таким книжечка Щеглова будет лучшей «живою биографиею» тех времен, дел, духа, чувств, мыслей, слов, внешней обстановки у отца Иоанна Кронштадтского. И я, повторяю, лучшего ничего не читал, чем «рассказ очевидца». Как писатель он обладал, конечно, особым талантом запечатлевать наблюдаемое и выражать ярко и справедливо. Иному, может быть, эта светская книжечка покажется неподходящей к такому предмету, как «святой» пастырь? Но я более дорожу верностью описаний жизни о.Иоанна, чем теоретическими соображениями о стилях. Тем более, что брошюра эта «дозволена» духовною цензурой.
Итак, начну с маленького предисловия к книжечке, – написанного, вероятно, издательством:
«Настоящий очерк, не заключая в себе подробного жизнеописания отца Иоанна и его деяний, дает зато вполне правдивый, чутко схваченный облик Кронштадтского пастыря – вдобавок в ярком изображении той исключительной обстановки, в которой, вот уже около полувека, ему приходится жить, молиться и благотворить людям; благодаря искренности и художественности изложения, общая картина получается столько же исторически верная, сколько глубоко захватывающая и поучительная».
«Мне хочется рассказать вам о моей поездке с наимельчайшими подробностями, потому что когда в центре стоит такая необыкновенная личность, как протоиерей кронштадтского Андреевского собора Иоанн Сергиев, то невольным образом все то, что до него касается, приобретает совсем особую поучительную значительность.
Поездка моя в Кронштадт совпала с 26 августа, то есть с кануном празднования дня Усекновения главы Иоанна Предтечи.
В три часа пополудни я отбыл на пароходе из Петербурга, в половине пятого был уже в Кронштадте и почти в то же время, на другой день, возвращался обратно. Но впечатления, вынесенные мной за этот незначительный промежуток, оказались до того новы, сильны и разнообразны, что только лишь спустя полгода мне удалось разобраться в них с должною добросовестностью.
Итак, в 3 часа пополудни я сел на пароход, отходивший в Кронштадт. Если вы даже никогда ничего не слыхали об отце Иоанне, то уже и тут, на палубе парохода, вы наслышитесь о нем достаточно всяких разговоров, чтобы сразу исполниться самого живого любопытства к личности Кронштадтского пастыря.
Из рассказов, слышанных мною в этот раз, врезались в моей памяти следующие два, поразившие меня своей необычайной простотой. На палубе второго класса оживленно беседовали два господина, почтенная проседь которых и искренность речи внушали особое доверие.
– Вот вы все говорите об исцелениях и врачеваниях, – ораторствовал первый, отставной военный, в синих очках, обращаясь к своему соседу, благодушному толстяку в купеческом картузе, – а я вам расскажу про отца Иоанна два случая совсем в ином роде, лично мне известные. Не угодно ли?