На пристани, среди путаницы подъезжавших и отъезжавших дрожек, благодушно дремали два пузатых дилижанса, вроде наших так называемых «кукушек», которые ходят на Петербургскую сторону и к Покрову. Одна из этих «кукушек» направлялась к Андреевскому собору, то есть месту служения отца Иоанна и, следовательно, к конечной цели моего путешествия. Я уже был предупрежден, что на самой Соборной площади прибытие дилижанса всегда поджидается содержательницами временных меблированных убежищ, которых здесь не один десяток и которые, разумеется, существуют исключительно именем отца Иоанна.
Через какие-нибудь четверть часа дилижанс остановился на Соборной площади. Выглянув на свет Божий, я увидел пять-шесть женщин в темных платках, суетливо высматривающих постояльцев между вылезавшими пассажирами.
Более других внушила мне доверие одна небольшая сухощавая женщина, вся в черном и с черным платком на голове, издали совсем похожая на монашку. Особа эта улыбалась так умильно, почтительно и с такой трогательной ласковостью убеждала меня не сомневаться в людях и остановиться в соседнем переулке у Матрены Марковны Снегиревой, что я вручил ей свой дорожный сак и покорно последовал по адресу. Оказалось, что монашку зовут Феодосией Минаевной, что она потерпела в жизни какоето крушение, долго скиталась по монастырям и святым угодникам, а теперь живет около г-жи Снегиревой, пробавляясь мелкими услугами кронштадтским паломникам.
В настоящем случае услуга ее была неоценима: жилище г-жи С. находилось в двух шагах от Андреевского собора; отведенная мне комнатка отличалась уютностью и чистотой, и вдобавок из ее единственного окна –напротив, в угловом двухэтажном доме, можно было разглядеть вверху два занавешенных оконца, отмечавших собой скромную квартирку о.Иоанна.
Первым делом Матрена Марковна предложила мне обогреться чайком, и пока Феодосия Минаевна ставила самовар, она подсела к моему чайному столику и словоохотливо поведала мне, как она чуть вовсе свою душеньку не загубила, не случись ей заболеть и съездить к батюшке. «И вот, – заключила она, слегка всплакнув, – как походила я это около батюшки – омерзела мне суета, сил моих больше не стало около лотка выстаивать да разные срамности от покупателей выслушивать. Сейчас, значит, торговлю я поприкончила и порешила сделаться «батюшкиной овцой».
По тону ее рассказа нельзя было не видеть, что внутренний переворот, произведенный в ней словом отца Иоанна, был решительный и благодетельный...
Отведенная мне комнатка – узенькая, в одно окно, загроможденная с одной стороны складной кроватью, а с другой расписным сундуком – напоминала собой не то монашескую келью, не то старокупеческую молельню: в углах, на стенах, в простенках – образа, образки, картины религиозного содержания, фотографии отца Иоанна и портреты разных духовных лиц. Образами занят был весь угол по левую сторону окна, образами же изукрашен был и весь правый. Этот правый угол превращен был усердием хозяйки в пеструю и нарядную божницу со сверкающей серебряной ризой большой иконой Богоматери Всех Скорбящих посреди, повитой венком из искусственных роз и увешанной крестиками и образками на шелковых ленточках; смиренно выглядывали лики святых угодников – Тихона Задонского, Митрофана Воронежского, Сергия Радонежского и Николая Чудотворца. Перед образом Божией Матери теплилась лампада, а сама божница завершалась просторным угольником, накрытым чистой скатертью и, очевидно, приспособленным для совершения молебнов: тут находилась миска с водой, серебряный «тройник», то есть подсвечник с тремя свечами, просфора, вынутая за сегодняшней обедней, листки с поминаниями и т.д. Из других священных изображений мне особенно запечатлелись в памяти: усекновение главы великомученицы Варвары – лубочная олеография, висевшая над постелью; небольшая гравюра, на стене напротив, представлявшая многоизвестного старца Серафима Саровского на одре болезни, и стоявший в левом углу на полочке деревянный образ Иоанна Предтечи с выразительными аскетическими чертами, со свитком в руке и с золотистыми орлиными крыльями за спиной – видимый образчик строгого старинного письма.