– Ариша, ты бы заправила лампадку у Михаила архангела! И т. п.
Через какие-нибудь четверть часа в соседней комнате все безмолвствовало. Но не так было со мной... Новая обстановка, новые впечатления, умиленный хор верующих баб – все это разогнало мой сон и будило настойчиво мысль и сердце.
Я, не раздеваясь, прилег на постель и отдался во власть моей сладкой тревоги...
Перечитывая не раз биографию отца Иоанна, я всегда поражался трогательной ее несложностью.
С первого взгляда биография как биография – обыкновеннейшего добросовестного пастыря; но меж ее будничных строк как бы невольно просвечивают те бессчетно-неуловимые, духовно-тонкие ступени подвижнического искуса, по которым слава Кронштадтского иерея на протяжении почти четверти века поднималась постепенно все выше и выше, принимала одновременно, как и его деятельность, все более широкие размеры и, отмеченная в свой позднейший и совершеннейший период Божественной щедростью чудес и исцелений, сделала отца Иоанна живой легендой русского народа.
То муж на смертных не похожий,
Печать избранника на нем!
приходит мне в голову известный стих Алексея Толстого...
Мне решительно не спится... К счастью, я вспоминаю, что в моем саке имеется пачка нумеров «Русского Паломника» с дневником о.Иоанна, захваченная на случай досуга... Я встал, зажег свечу и, отыскав «Паломник», углубился в чтение... О, это удивительный дневник – Дневник о.Иоанна!
Не могу воздержаться, чтобы не отметить карандашом строки, почемулибо меня захватывавшие:
«Если какая-нибудь мысль – жизнь для сердца, то она истина; если – томление, смерть сердца, то она – ложь».
«Я – немощь, нищета, Бог – сила моя. Это убеждение есть высокая мудрость моя, делающая меня блаженным!..
Боже мой! Моему взору представляется бесконечность благ, обещанных христианам, и в тоже время, – бесконечная невнимательность христиан, попирающих Кровь Завета, не радящих о таинстве спасения. Но да дарует же мне Господь уста и премудрость, да возглаголю я огненными языками, да возжещу огнь упования, Господу поспешествующу, в сердцах хладных!!»
«Владычица Богородица! Ты, Коей любовь к христианам без числа превосходит любовь всякой матери земной, всякой жены, внемли нам в молитвах наших и спасай нас! Да памятуем о Тебе постоянно! Да носим Тебя всегда у сердца! Да прибегаем всегда под кров Твой святой неленостно и без сомнений!..»
«Как хорошо побеждать страсти!.. После победы чувствуешь такую легкоту на сердце, мир и величие духа!..»
...Дочитав имевшиеся у меня номера «Паломника», я взглянул на часы: был час пополуночи. Я вспомнил сообщение хозяйки, что о.Иоанн вернется сегодня не ранее часа пополуночи и, отворив форточку, усиленно стал всматриваться, в темноте улицы, в заветное оконце углового дома. Но там было темно, как всюду: очевидно, хозяин еще не возвращался. Я вновь углубился в перечитывание Дневника и совершенно не заметил, как пролетело полчаса. Я опять отворил форточку и опять стал всматриваться... Теперь в заветном оконце брезжил огонек, и мне почудилась мелькнувшая за занавесью тень: не было сомнения, что это была тень батюшки, вернувшегося наконец домой после своих пастырских трудов...
Я не в силах передать того умилительного чувства, которое стеснило мне грудь в эту минуту... Эта непроглядная темь и тишина вокруг, разбросанные на столе листки драгоценной Исповеди и через дорогу напротив этот одиноко мерцающий огонек... Так вот он, тот таинственный, священный огонек, к которому стремятся такие несметные толпы с самых отдаленных концов России!
И назойливо и укоризненно меня начинает мучить мысль: отчего так случается, что народ всегда опережает нас, образованных людей, в угадывании великого человека, а мы, пока жив человек и ходит около нас, все недоумеваем да пересмешничаем и лишь после смерти его, когда венец его подвигов вдруг засверкает ослепительным и нетленным блеском, легкомысленно спохватываемся и начинаем подслушивать у этого самого темного народа заживо пропущенную легенду?!
Какое это горькое «отчего»!..»
Когда я ложился спать, мне все представлялся этот необыкновенный человек и неизменный печальник, на коленях, одиноко молящийся среди ночного безмолвия за все удрученные и мятущиеся души – ив устах моих неотступно откликадся молитвенный вопль:
«Утверди, Боже, укрепи, Боже, помоги, Боже! О Господи, спаси же! О Господи, поспеши же!..»
К моему стыду и огорчению, я проспал.
Было уже четверть пятого, когда наконец очнулся на усиленный стук Матрены Марковны. В комнате царствовал еще полумрак, но со двора уже доносились строгим упреком глухие удары соборного колокола, за дверью же меня давно поджидала совсем готовая в путь Феодосия Минаевна.