– Только никому не говори, что это я рассказал, хорошо?
Толе Фурсе хочется крикнуть что-то обидное, но комнатное окно сотрясается от удара. В стеклопакет попадает ещё один снаряд, и через белую паутину отчётливее слышен уличный лай.
– Что такое? Упал что ли? – обеспокоился Фурса.
Трубка летит на диван, и в то же мгновение в комнату вбегают родители. Отец быстро оценивает обстановку, кидается к себе, возвращается, распахивает окно и выпрыгивает наружу. Старые треники чуть разошлись, на ногах тапки, и прямо в таком виде мужчина бросается в погоню. В его руке пистолет.
Мучительно хочется, чтобы отец никого не догнал. Если в окне, как в гостях у сказки, покажутся виноватые рожи Копылова с Чайкиным, это будет конец. Они всхлюпнут разбитыми носами, а затем увидят по центру комнаты застывшее, увидят худое, ужаснувшееся и испуганное.
Увидят и навсегда запомнят, как бы не избил их любимый отец.
Он возвращается мокрый, злой, весь облепленный снегом, долго стоит на улице, задумчиво качая искалеченную створку. Многослойное стекло не пробито, в нём сеть белых трещин, будто между слоями застрял снежок. Кидали пивными бутылками – осколки ещё лежат на отливе. Мать обмерла, зажав рот рукой, затем подбегает к окну и умоляюще затягивает супруга в комнату.
– Залазь, простудишься! Люди смотрят! И спрячь это! Спрячь говорю!
Пистолет неохотно отводится за спину. Отец мечется по комнате, один глаз зажмурен, с мокрых усов капает злость. Кажется, что бросали не в окно, а прямо в него. К потолку поднимается белый мужицкий пар.
– Видел что!? – отец просто в ярости.
– Нет, по телефону говорил...
Это точно Копылов с Чайкиным. У них пятёрки по челночному бегу.
– Да как так-то!? Я двоих застал, но далеко... оборвались.
Отцу необходима какая-то победа. Смотрите, я, в отличие от вас, кого-то увидел. Упустил, не спорю. Но я хотя бы попытался. Да, я сильный... они боятся меня. Но я не смогу сторожить вечно. Что с вами станется без меня?..
Мужчина загнанно ходит по комнате. Тугой живот обтянут майкой, глаз выпучен, усы безумно прилипли к губам – отец больше нелеп, чем грозен и снова бормочет слова на своём языке.
– На цугундер... на цугундер бы всех.
Внутри холодеет. В отце и вправду есть что-то нездоровое. И это вовсе не тело и не язык – отца лихорадит иначе, его растрясает от мелочей. Он такой большой, что притягивает любой пустяк, который пытается смешно оттолкнуть. Если перетерпеть травлю, если Пальцы не расцепятся, останутся жить на районе, то через много лет, когда уже всё пройдёт, повстречавшись на улице, кто-нибудь из них сочувствующе заметит: "Тут это... батю видел. Ругался в магазине из-за кило картошки". А может опять что с помойки тащил. Или за гавкнувшей собакой кинулся и снова не догнал...
К отцу появляется отвращение. Если бы он вёл себя пристойно: не ходил в одних трусах, не ел, кроша на гигантский живот, сбрил усы, вылечился от широкой расставленной мужиковатости – то никогда бы не стал персонажем компьютерной игры. Пальцы бы вновь превратились в людей, и эти две бутылки были бы распиты с ними, а не брошены в окно.
– Что теперь делать? – волнуется мать.
– Что-что...! Нехай до завтра стоит. Не сейчас же менять.
С полчаса ещё ходится, открывается-закрывается, говорится. Затем родители запираются в своей комнате. Сегодня им будет что обсудить: пистолет, да и вся реакция – это не пустой трёп. Оружие нарезное, лицензия от работы. Его тяжесть пьянит даже на расстоянии. С пистолетом ты всегда какой-то другой человек. Тем более отец, который и так какой-то другой. Однажды он избил пьянчугу, который случайно задел мать. Та тянула прочь, но отец не поддавался на уговоры, пока не оставил обидчика в луже крови. Может, мать и не хотела никого разнимать. Здесь не было ничьей вины. Всем хотя бы раз хочется, чтобы из-за них был кто-то наказан. Женщина тянула мужа в сторону, потому что смотрели люди, тянула из-за морали. Внутри же, куда можно было заглянуть через вспыхнувшие глаза, горело жуткое желание остаться и посмотреть.