– Крыса должна жить в толчке, – объявляет Толя.
Тенькает звонок. В туалет он проникает глухо, через две стены. Толя благодарно треплет Фила по спине, но тот стряхивает руку, отталкивает Тошу и первым покидает уборную. Антон бросает испуганный взгляд и тоже хлопает дверью. Остаётся Фурса, который заговаривает гордо, как снова родившая мать:
– Запомни: никогда нельзя крысятничать. Нет никого, кто был бы хуже стукача.
– Это... это ты попросил?
– Чтоб опустили? – удивляется Фурса, – Я что, за себя постоять не могу? Они сами решили наказать. Ну, Фил решил. Он реально выбешенный.
– Но почему!? Что произошло!?
Фурса запрокидывает голову. Немытые волосы касаются плеч. Парень пытается издевательски всхохотнуть, но в горле булькает что-то мелкое, рыбёшечье. Снизу видно, что у Фурсы небольшой зоб. Он раздувается, забыв про аммиачную вонь. Толя упивается вертикалью, с благополучным сочувствием разглядывая лужу мочи и тело, лежащее рядом с ней.
– Папик и то не такой жалкий, – подытожив, Фурса спешит на урок.
И как же горько осознавать, что нужно идти следом.
Одноклассники уже ёрзают на стульях, предвкушая, когда отворится дверь и в класс скользнёт жалкое, худое, избитое. Даже те, кому противно, всё равно посмотрят, полюбопытствуют: сильно отделали или так, пройдёт?
– Извините за опоздание, можно?
Учитель неопределённо машет рукой, он уже давно ни на что не надеется и никого не ждёт.
До пустующего места всего несколько шагов. Вова Шамшиков сжался. Наверное, это он дал наводку. Фил развалился во всю парту, у него отходняк от собственной крутости. Чайка презрителен, ему противно смотреть. Тоша почему-то насторожен, поглядывает с жалостью, рыжее лицо с прозрачными глазами напряжено. Но Фурса... Фурса единственный, кто смотрит невидяще, выпукло, будто поднятая с глубины рыба. Он упирается взглядом в грудь, толкает из класса, не пускает за парту. Крошечные кулачки гнут карандаш. Толя так ожесточён, что вот-вот сломает его. Но почему? Откуда такая злоба?
Ответ очевиден.
Толе не хватает сил унизить кого-то другого.
Ни Вова, ни Рома, ни Антон, ни Филипп не злят так, как злит этот царствующий хомяк. У всех Пальцев есть достоинства – ум, отстранённость, прыгучесть, сила – у Толи нет ничего. Таких как он не видят, а унюхивают, и однажды Гапченко подобрал к Фурсе весьма точное слово "Вонький". Тогда на чём основывается столь яростный взгляд? Какая сила гнёт карандаш?
Никакая. Ни на чём.
То, что не имеет под собой основания, злит больше всего.
Ноги несут вглубь класса. Толю прикрывает заслуживающая его ранга девочка, которая ойкает, когда руки тянутся к воротнику Фурсы. Парень грозится, но когда его выуживают из-за парты, проволакивают по ней и бросают в проход – Толя вопит что-то жалкое.
Эх, Толя-Толя... Ты ещё не знаешь, что когда тебя бьют, нужно молчать.
Фурса ударяется головой о краешек соседней парты, и та проскальзывает по линолиуму. Крови нет, будет небольшая шишка, но учитель ревёт и бросает мальчиков в атаку. Они давят рассыпавшиеся пеналы, и сразу нескольким карандашам приходит конец.
Первым подсуетился Гапченко. Он обнимает сзади, заставляет почувствовать себя, тащит в сторону, но ботинок успевает врезаться Фурсе в живот. Толя сворачивается, зажимая себя, и, хотя всё, кроме визга, уже кончено, даже не думает подниматься.
Толе Фурсе очень и очень страшно.
У классной красные ногти. На уроках она не пользуется указкой, а клацает по доске ядовитым ноготком, и тогда волосы шевелит холодный мертвецкий звук.