Но ведь всё понятно уже в пятнадцать лет. Всё ясно даже в девятом классе.
Под психолога отдали пустующий кабинет на четвёртом этаже. В самом конце коридора, заглушённая спортзалом, от любопытных глаз укрылась каморка. Дверь неплотно прилегает к косяку, и когда стучишь, она трясётся, грозя обрушить проём.
– Входите!
– Здравствуйте...
– Так-так, наконец-то. Долго же я ждал. Ну ничего. Присаживайтесь, прошу.
Психолог пришёл в школу только в этом году, и держался в стороне от других педагогов. "Чудной", – как про него говорили в учительской. Фамилия у него тоже была нелепая, Локоть, что на все лады было просклонено втроём – ещё с Чайкой и Фурсой. Своим появлением Локоть вызвал неподдельный интерес у всей старшей школы. Если физ-ра стояла последней, то, прежде чем убежать домой, пацаны почитали за свой долг сотворить что-нибудь с дверью психолога. Её пинали, изрисовывали, отдирали именную табличку, на которую завхоз в следующий раз тратил ещё больше гвоздей.
Локоть сумел завоевать уважение весьма странным способом. Когда дверь осквернили совсем уж неподобающим образом, психолог совершил поклассный обход. Он зачитывал одну и ту же речь о важности терпимости и диалога, а для её закрепления неожиданно кусал себя за локоть. Это производило ошеломляющее впечатление. Особенно на присутствующих учителей. С тех пор дверь Локтя оставили в покое, а за самим психологом закрепилась слава поехавшего.
С виду Локтю было около тридцати. Невысокий, худощавый. Ясные живые глаза, чёрные волосы. Если встать против света, один глаз казался темнее другого. Это не портило красивое тонкое лицо, изрытое к тому же оспинками.
Психолог был старомоден, разговаривал на другом, непонятном уже языке. Поначалу к нему ещё наведывались девочки, решившие проверить в себе женщин, но Локоть не смотрел их фильмов и не читал их подписок. Он брезговал новоязом, подчёркнуто обращался на вы, не хохмил и не набивался в друзья тем, кто был в два раза младше него. Прогрессивную общественность это разочаровало, и ныне к Локтю стучались лишь школьные изгои. Они долго высиживали вместе, но избиения не прекращались. И хотя Локоть был бессилен помочь, классные продолжали выпихивать свои проблемы на четвёртый этаж.
– Мы ведь знакомы?..
Голос у Локтя тихий и вкрадчивый. От него не по себе. Улыбка тоже тихая, затаившаяся меж обкусанных губ.
– Вы только в класс приходили. И других вызывали к себе. Вот.
Локоть сидит спиной к окну, и ранний вечер кровит худую фигуру. Тень скрыла обмётанные губы, затянула оспинки. С глазного дна всплыл чёрный зрачок. Психолог сосредоточен так сильно, будто ему не всё равно.
– Знаете, а я ведь никакой не психолог. Я скорее колдун. Ворожу со словами, проявляю смысл вещей. В сущности, ведь, никто не болен. Каждый таков, какой он есть, а я лишь тот, кто помогает это понять. Я пытаюсь разговорить собеседника, признать неудобные для него вещи. Поэтому не обижайтесь, когда услышите что-то неприятное. Это плата за откровенность. А я не буду обижаться на это вот недоумевающее выражение лица. Что, не такого ожидаешь от школьного психолога? Меня здесь никто не стережёт! Могу говорить что угодно! Кто из учителей ходит на четвёртый этаж!? Физрук да музычка! Они нас не выдадут, они тоже несчастны! Видите, я ничего не скрываю! Говорю одну только правду!
Смех у Локтя рассыпчатый, улыбка немая. Если ему и было всё равно, то только на то, что о нём подумают.
– Итак, что произошло?
А ведь на мгновение забылось... Жаль.
– Да там... ну... эээ... в общем, ничего такого. Просто подрались.
– Просто подрались? – психолог качает головой.
– Ну, да...
– И в классе всё хорошо?
– Да... а что?
– А можете назвать тех, с кем дружите в классе?
– Прямо всех? – вопрос застаёт врасплох.
– Называйте всех, – кротко улыбается Локоть, – я узнаю своих.
– Рома Чайкин, Толя Фурса, Вова Шамшиков, Антон Гапченко, – язык не хочет перечислять Копылова, без которого этим четверым понадобится пятый, и всё вернётся на круги своя.