Не дожидаясь звонка, с физкультуры повалил народ. В тишине коридора топот решивших не переобуваться ног. Никто не знает, что здесь, совсем рядом, всего лишь за хлипкой дверью, наклонён чёрный шепчущий человек. У него изрытое оспинками лицо и непроницаемый, будто слепой, зрачок. Там, по ту сторону хрусталика, замерло одинокое торжество.
Опоздавший звонок приводят Локтя в чувство, щёлкает выключатель, и посветлевший психолог опускается за стол:
– Вот видите, опять я увлёкся. Будь помоложе, меня бы здесь тоже травили. В общем, я хочу сказать очень простую вещь: так как травля это проблема коллектива, нет смысла искать виновных. По-сути, виновны все, а значит, проблему не решить рукоприкладством. Если что, самоубийством её тоже не решить – даже не думайте! Причина не в отдельных людях, не в Фурсе или Копылове. Ни в коем случае никого не ненавидьте! Мы все заложники групп, больших и малых, где могут проснуться механизмы травли. Они туда биологически зашиты. Так что я не рекомендую копаться в прошлом, вспоминать, что могло быть неправильно сказано или сделано – поверьте, травля не нуждается в обосновании.
В ответ хочется высказать давно мучающий вопрос:
– Вы так и не сказали, что нужно делать. Ну... чтобы всё исправить.
– Бесполезно выписывать рецепт, когда в полной мере не установлена причина недуга. Надо встречаться, говорить. Я обязательно помогу. Поверьте, травля прекратится. Я сделаю для этого всё возможное. Только, прошу, не назначайте виновных. Тем более Фурсу – он ведь несчастнее всех. Лучше приходите ко мне вместо последнего урока. Нам аж три часа выделили. Три часа! – Локоть устало вздыхает, – Тут за три века бы справиться... Ладно, до скорых встреч!
И когда ладонь уже лежит на ручке двери, Локоть напоминает:
– Запомните: травля – это проблема коллектива.
Отец поймал в коридоре, по пути на кухню, когда человек наиболее беззащитен:
– Зайди, надо поговорить.
Тон приказной. Говорить с младшим немного зазорно, поэтому надо обратиться сверху и с небольшим раздражением. Мол, что поделать, сам не рад, но разговора не избежать.
– Что-то случилось?
Мужчина сидит в одних штанах. Резинка не может пережать круглый живот. Если отец как следует вздохнёт, резинка лопнет, штаны спадут и будет непонятно что дальше: бежать или удивляться?
– Скажи прямо: в школе проблемы? Ходишь квёлый, телефон в отрубе, ещё это окно. Кто-то гнобит? Так?
Отца в любой момент можно натравить на них всех, он порвёт сначала мелочь, а потом вступившихся за неё родственников. Даже если никого не тронет, то на классном собрании будет орать и метать, и другие родители, не произнося вслух, обязательно подумают: "Правильно смеялись".
– Да всё ровно вроде. А почему такой вопрос?
– Вопросы здесь задаю я, – глаз отца зажмуривается, – рубаху закатай.
– Зачем?
– Рубаху. Закатай.
Ткань неохотно ползёт вверх. Под ней космос – фиолётовые синяки с желтоватыми туманностями. Они плывут по животу к горизонту событий. Фил бил точно, целясь в печень и почки, но больно почему-то не было.
– Кто? – веко дёргается, многажды сломанный нос сипит – быку внутри не хватает воздуха.
– Да это на физре упал. Там по канатам лазили, зачёт сдавали. Не удержался, на брусья сверзился.
Врать нужно с деталями. Сказать "упал" – это как сказать Копылов, Чайкин, Гапченко. Нужна неожиданная деталь, не такая, чтобы скользкий пол или незамеченный косяк, а вот чтобы озадачить, вскинуть брови. Канат, брусья, зачёт сбивают расследование с толку: правдоподобно, но не банально.
– Почему матери не сказал?
– Так она ж паникёрша.
– А мне почему не сказал? – вот он, главный вопрос.
– Так чего тебе говорить. Ну синяк. Бывает.
– А если рёбра сломаны?
– Да ну, почувствовал бы...
– Уверен? – и это отнюдь не про синяки.