Через несколько минут в затылок прилетает громадный мокрый ком. Это ещё не моча – с подоконника стянули бутылку для полива цветов. От удара во все стороны летят брызги, девки визжат, и ком шлёпается на пол, как отлипшая медуза.
Перед звонком учительница просит сдать домашку. Её шустро собирает Гапченко, и нужная тетрадь незаметно перекочёвывает к Копылову. Из-под парты разлетаются порванные страницы. Вынутую скрепку зажимают в ладонь и хлопают ею по голове. Срочно требуется переписать таблицу, но ближайшая отличница вопит:
– Не подходи ко мне!!!
– Почему?
Она и сама не знает, почему.
Когда в травлю включилась параллель, убежище у актового зала превратилось в ловушку: по лестнице медленно поднималась карательная экспедиция. Пальцы, девятые и десятые. Между ними возбуждённо скачет Гапченко. Чайкин идёт позади, руки в карманах. Чернявая голова задрана к потолку. Рома знал о тайном месте. Когда-то с Фурсой тут обсуждались общие секреты, но Чайкин так и не навёл гончих на след. Не хотел стучать?.. Тогда кто? Ну да, конечно. Глупый вопрос. До Фурсы всегда доходит с опозданием.
Нарастающий смех отражается от дверей, мечется в закутке, пытается выбить зарешёченные окна. Бежать некуда. Есть только лестница на чердак. Можно залезть повыше и скрючиться, поджав ноги. Пусть снимают. Кто-нибудь, не Копылов, поднимется на ступеньку, протянет руку, чтобы стянуть – так, несерьёзно, просто чтобы у новенького тоже был повод для травли.
Лучше стоять.
Следующие пятнадцать минут невыносимы. Такое слово... невыносимо. Что-то неподъёмное, обязательное. Нагрузили столько, что спина ещё терпит, но ноги разъезжаются в стороны. Невыносимо вовсе не о том, чего нельзя вынести. Это слово-тяжесть о том, что вынести можно. Чаще всего говорят о невыносимости жизни, но ведь раз говорят – значит, ещё держатся, это ещё не петля. Ноги разъехались, но стоят. Страшно упасть, не выдержать, перестать бороться. Словно есть вещи невыносимее жизни. Невыносимо поразительно терпеливо, его муку растягивают на годы. Снова процесс, дыба. Невыносимо – длящийся момент перед самым концом, жуткая невозможность сломаться.
Старшаки гурьбой скатываются по лестнице. Нет, в этот раз не били. Пытались говорить по-мужски, строили логические цепочки и крутили на пальцах маленькие серебряные лассо. Почему крысишься, за косяки надо отвечать, не дело сторониться нормальных пацанов. Один рыпнулся, вспучил глаза, хотел напугать и... напугал. Все засмеялись.
Что из этого хуже всего?
Невыносимо спускаться следом.
– На чём мы остановились?
Хочется быть поближе к Локтю. "Нас", "мы" – он любит объединять, не стыдясь тех, кто приходит к нему. Психолог кажется уставшим. Худая фигура истончилась, ей не хватает полноты, и Локоть выглядит хрупким, прорезанным издалека.
– Вы сказали, что травля – это проблема коллектива.
– Смотрю, запомнили? – улыбается Локоть.
– Пришлось, – не получается улыбнуться в ответ.
– Гм, да. Понимаю.
Чёрные волосы потускнели, в них не шипят искры. Глаза прикрыты, оспинки разъели кожу. Локоть обезвожен и немного дрожит. Ему отчего-то не по себе, но оттуда, где всё ещё нет зрачка, глядит навсегда затвержённая правда:
– Травля неизбежно приводит к распаду коллектива, но и сам коллектив лишь краткий миг между началом травли и её концом. Травля никуда не уходит, она обречена возвращаться покуда мы нуждаемся друг в друге. Этого не изменить. Единственная великая революция – та, что отменит всеобщую травлю, и горькая правда в том, что все прежние революции лишь умножали её. Можно взять пример любого народа, ссоры или союза, любой роман и любую группу, чтобы увидеть: механизмы травли устроены одинаково. Говорить о ней можно через что угодно. К примеру... знаете что-нибудь о скандинавской мифологии?
Вопрос неожиданный, но ответить на него можно:
– Ну, читал немного...
– Правда? Боялся, скажете: смотрел.
Похвала приятна. Шамшиков и то, наверное, только "смотрел".
– Итак, – продолжает психолог, – один из ключевых скандинавских мифов – это миф о Бальдре, боге весны и света. Он начинает видеть дурные сны, рассказывает об этом своей матери, Фригг, и та понимает, что её сыну грозит гибель. Она берёт клятвы со всего живого и неживого о том, что никто не причинит вреда Бальдру. Сами боги клянутся до конца жизни защищать Бальдра. Фригг забывает взять клятву только с омелы, чем воспользовался один бог, мы знаем его – Локи. Он был раздражён как неуязвимостью Бальдра, так и тем, что остальные боги азартно проверяют её. Они рубили Бальдра секирами, швыряли каменными глыбами, пускали стрелы, но не могли даже поцарапать заговорённого аса. Тогда Локи сорвал омелу, вложил её в руки слепому богу Хёду, который и рад был ударить Бальдра, своего родного брата, да не видел его. Локи направил руку Хёда, и Бальдр, пронзённый омелой, упал замертво. Разгневанные боги бросились ловить Локи, дабы заковать его в цепи из кишок собственного сына. Это запустит начало Рагнарёка, ибо когда Локи освободится, он начнёт мстить. Вот так смерть Бальдра положила начало концу всего сущего.