– Ау! Вписка, бухло, бабы! Идёшь? – не выдерживают со стороны.
Разумеется, разговор готовился загодя. Не ясно, что отвечать. На вписке опасней, чем в школе. Здесь учителя, люди, входы-выходы, само пространство. Вписка противоположна – она сожмёт, подсядет на диван, придвинет. Ноги там будут в носках, беззащитны. Идти нельзя, но как об этом сказать?..
Фурса раскрывает рот, искренне оскорблённый молчанием.
– Да какая вписка! – вмешивается Копылов, грубый, квадратный, катет к катету, – Там заценят эти штаны... туфли. Тупо на порог не пустят.
Толя Фурса замирает с глупым рыбьим ртом. Не вмешиваются и остальные. Филиппа Копылова все зовут только Фил. Никто не может иначе. Он самый сильный в классе, сплошной корень из единицы. У него белые кулаки, развитая грудь, плечи, степное лицо расходится вширь, он – уже, поэтому одноклассницы смотрят на него долго и жадно. Копылов повёрнут в телефон, он занят и знает, что ему ничего не ответят. Он не бросал вызов. Он тоже подытоживал.
В горле пересыхает. Раньше были намёки, наводящие вопросы, смешки. Они позволяли скрывать очевидное: никакой травли нет, старые друзья просто шутят. А как только оскорбления бросят прямо в лицо, без писем с левых профилей, без скомканных на биологии бумажек, тут же – вот клятва – получат в ответ.
Все, кроме Копылова, ждут.
Фурса отступает к стенке, заторможено налетая на Вову Шамшикова. Пухлый отличник с густыми светлыми волосами застенчиво колупает подоконник. По телефону он общается мило и умно, но когда вместе со всеми, то он – как все. Тихоня издевается с оглядкой, полушёпотом, но, в отличие от других, глубоко, многозначно – над этим правда можно смеяться. Возле Шамшикова трётся Антон Гапченко, вертлявый рыжик в прыщах. Он даже во время разборок беспокоится – может, забыл списать? Антон оттопыривается круглым задом, он весь подскок-отскок, и от его приставаний притворно визжат девчонки. Гапченко говорит так же, как прыгает, и тогда выгоревшее лицо режется, слезится, плывёт, не в силах устоять на месте. По-настоящему собран только Рома Чайкин. Ближайший, ещё с первого класса друг, смотрит цепко, чуть брезгливо. Рома тёмен, у него чёрные глаза и волосы, он озаботился раньше других, вытолкав одноклассников из детства.
Их только пятеро. Как пальцев. Кажется, что немного, но когда Пальцы вместе, они образуют кулак.
Большой палец – Шамшиков. Невысокий, пухленький, прикрывает авторитетом своего дневника. Указательный, конечно, Гапченко. Он первый застрельщик, подбегает быстро и сразу. Средний, понятное дело, Копылов. Стержень, самый сильный. Ось. Когда на литературе читали "Филипка", никто не смеялся. Безымянный – Рома Чайкин, отстранённый и подмечающий. Он стоит чуть поодаль, поэтому кажется ниже. И Толя Фурса, мизинец, самый отсекновенный палец. Он меньше всех и потому с краю, вот-вот отпадёт, из-за чего вынужден постоянно напоминать о себе.
– Ответь на предъяву или... – начинает Фурса, но его резко прерывает Копылов, – Замолкни, тебя вообще не спрашивали.
Толя Фурса оглушёно застывает, держит паузу, через которую показывает, что это как бы и не ему вовсе, а затем аккуратно оглядывается – услышали ли девочки, не пал ли кумир?
Слышали. Они всё слышали. Они не пять пальцев. Они – остальная рука.
Может, именно это не даёт ответить. Вот так, в одиночестве толпы, всегда сложнее, чем один на один. Если в подворотне, то да, есть шанс налететь на Копылова, от неожиданности повалить в снег, ткнуть или пнуть... а так... тяжело. В животе льдина. Она тает и вот-вот побежит по ноге.
– Двинули в класс, пацики, – Филипп отлипает от подоконника, и Пальцы, проснувшись для шуток, семенят на химию.
Дребезжит звонок. Мимо плывут девочки. Ни одна не оглянется, не посмотрит. Участливые и трепещущие, чурающиеся грубых мальчишеских забав, они не успокоят, не скажут доброго слова. Нос задевают невозможно далёкие в этот момент духи. Девочкам не нужны неудачники. Их влечёт пятёрка превращающихся мужчин. Они и в класс вошли, словно в джунгли или незнакомую реку. Это считывается мгновенно, как и то, что теперь всё будет только хуже.