Намного хуже.
Травля началась незаметно. У неё не было причин и это заставляло надеяться, что если отмотать время назад, жизнь могла пойти иначе, снова так, как у всех: такими же увлечениями, шутками и подписками, тем же телосложением и достатком. Докапаться было не до чего. Никто никого не сдавал. Не ябедничал и не предавал.
Если причина была в теле, почему не травили Фурсу? Он пучеглаз, ему как будто сплющили голову, и Толя смешон в этой своей черепашьей важности. Он неразвитый, его легко побить, но Толю никто не гнобил. Или Вова Шамшиков, раскормленный заботливой бабушкой, в гости к которой так здорово было ходить в младшей школе. Его пухлость не переходила в жирность, но достигала той критической отметки, за которой начинаются подтрунивания. У Гапченко лицо обсыпали крупные, вздувшиеся угри, и когда Антон улыбался, они грозили порваться. Это не мешало Тоше нырять в пруд из девчонок и находить там визжащий улов. Чайкина за его смуглость можно было дразнить чуркой.
Увы, никто не дразнил.
А ещё были похожие телефоны, отцовская машина, обстановка из того же гипермаркета, что и у всего района. Может, чуть победнее, но так Чайкин вообще из нищей семьи. А больше всего поражало, что все дружили с детства, с самого первого класса! И с восьмым прощались также тепло, впервые по-взрослому накатив. И в девятый пришли, чтобы вместе смеяться на биологии. И смеялись. Первые несколько недель. А потом Пальцы стали смеяться иначе. Над чем-то другим.
Пальцы... в новом году они задвигались так, словно отрастили сухожилия, и каждый вдруг обнаружил свою врождённую функцию. Кто-то указывал, кто-то ставил чилим. За этим пряталась некая общая воля, что-то скрытое, глубинное, какой-то ток крови. Механика Пальцев была частью чего-то большего, пробудившимся отростком древних желаний. Где-то рядом таилось остальное тело, оно сладостно проверяло свою мощь, незримо потягивалось и волило.
Пальцы не могли устоять. Никто не мог.
В изгоя превращают долго: хищники присматриваются, бродят вокруг, покусывая с последней парты и на перемене. Человек всегда неуверен, поэтому начинает со слов, в которые допускает вольность; затем делает что-то намеренно, божась, что вышло случайно; подчиняет, пряча в просьбе приказ; под конец предлагает подраться, зная, что никто драться не будет; бьёт.
В школе это выглядит так: насмешка, толчок, купи вон ту булку, "Ты что, попутал?" и тут же, без ответа, удар. Вместо подножки может быть сброшенный с парты пенал, а предложение подраться протянется линейкой по спине, но смысл тот же: изгоем не становятся, в изгоя превращают.
С Пальцами вышло наоборот.
Как будто изгоем сначала провозгласили, а только потом сделали. Словно заранее знали ответы на все вопросы, словно уже не нужно было ходить по инстанциям. Сама же инициация оставалась невыясненной. Где было неправильно? Куда нажать, чтобы вернуться?
С парнями из других, даже старших классов, честно блюлись рукопожатия и кивки. Если бы дело было в чём-то очевидном, травили бы все, а не только лишь пятеро. Но школа уже обзавелась парочкой всеобщих изгоев, существами дёрганными и замызганными. Их били, а они отвечали то глухо, то гулко, будто стучали в запертую дверь. Эти люди выглядели чужими, отчего травля казалась вполне естественной, ибо неведомое всегда влечёт и всегда страшит человека.
Однажды сотню шагов пришлось скоротать с одним из изгоев. На его одежде подсыхала свежая грязь, но изгой, не замечая рюкзака, который бил по бедру, брёл куда-то, невидяще разговаривая сам с собой. Многие люди говорят с собой, но среди них встречаются те, кому изнутри отвечает кто-то другой. В изгое пугало именно это.
Вдруг изгой повернул голову, посмотрел мимо глаз и что-то сказал. Кольнуло сладким до изнеможения ужасом. Стало неуютно, а потом стало хорошо – значит, внутри не было зверя.
Может, это и была причина?
Мать опять недовольна:
– Почему телефон выключил? А если случится что?
Ей не объяснить, что на него приходит. Она вообще не знает, что может прийти! С подделкой голоса, притворяющееся человеком, не говоря уже об обычных коллажах, кровосмесительных и не очень. Сеть – великое средство издеваться неузнанным, но хуже всего, когда жертва и её гонитель известны, тогда Сеть, будто ритуальная маска, прячет личины, и травля растягивается во времени и пространстве, успокаивая жертву тем, что оскорбления не бросаются ей прямо в лицо.