На следующий день её можно было увидеть на классной доске. Распечатанные в большом масштабе рёбра выпирали ещё сильнее, и тонкие, смешно расставленные руки свисали вдоль отсутствующей спины. Но хуже всего был безволосый живот с парой изюмовых родинок. Их зачем-то обвели фломастером. Хорошо, что на снимок попало лишь тело, а не голова, иначе то, что и так стало ясно, больше нельзя было бы выдать за тайну.
Зашедшая следом девочка выразила мнение всех одноклассниц:
– Фу! Это что такое?
И хотя тут же, прямо у доски, нужно было сорвать плакат, скомкать его, признаться во всём и обличить тех, кто это подстроил, рассказав про то, как они прикинулись девушкой, что намного (намного!) постыднее, не было сделано ничего. Формально – это просто тощее тело в зеркале. Тело без головы. Ничьё. А раз так, можно пожать плечами, не показывая деревянных ног сесть за парту, и, как никогда прежде, ждать начала урока.
За мгновение до прихода учителя плакат содрала дежурная. Она сделала это под самый конец, прикрывая любопытство напускным возмущением. С задних парт раздался кашель, похожий на смех.
Много фотографировали.
Это не мог быть кто-то из другого класса. Заговорщики притаились здесь, усиленно делая вид, что им так интересен урок. Онемевшее тело не могло повернуться, но спина знала, что класс смотрит только в одно место – именно в место, потому что так, как было сделано, не поступают с людьми.
Это наверняка Шамшиков. У остальных бы не хватило мозгов. Только Вова писал без ошибок и мог под кого-то подделаться. Но пухлый примера не отличался ни смелостью, ни предприимчивостью, ни злобой. С последней было проще всего. Это Копылов. Хотя Фил до такой схемы никогда бы не додумался, он бы просто подошёл и повелел заткнуться. Значит, Гапченко. Антон ехидный, шутит остро и нагло, ему нравятся голые комбинации. Получается, Антон в шутку придумал, Фил осклабился и принудил осуществить, а Шамшиков покорно исполнил. Была ещё девушка, чей настоящий голос усыпил бдительность, но это не так волновало, как предательство друзей.
После звонка пришлось собрать ближний круг из Чайкина и Фурсы. Толя был явно встревожен – наверное, понимал, что может оказаться на той же доске почёта. А вот Рома смугло хмурился, скрестив на груди груди. Поначалу казалось, что розыгрыш оскорбил его. Поначалу вообще многое кажется.
– Кто это сделал? – вопрос уносит малышня, бегущая в столовую.
– Это западло, – медленно отвечает Рома, – как бы кто не поступил, я не могу никого сдать.
Понятия всегда работают на тех, кому это выгодно.
– Чайка прав, – кивает Толя, – придётся разбираться самому. Но я точно в этом не участвовал.
Задать тот же вопрос Роме не приходит в голову. Такого нельзя помыслить о том, кто из-за бедности родной семьи часто ел по домам друзей. С Ромой долго делили парту, игрушки, телефоны, позже даже создали общий профиль. С ним было впервые выпито, и первая настоящая драка тоже была с ним. Рома легко рассказал свои секреты и принял чужие. Лишь с ним можно было говорить по нескольку часов кряду и смеяться над простыми словами.
Ещё долго вся злость уходила на Гапченко, и только потом Фурса, не в силах больше молчать, поведал, что развод придумал и осуществил Рома Чайкин. Сердце, как тогда на уроке, отказалось поверить.
А пока, в раздумьях на запасной лестнице, было слышно и видно, как Копылов, спускаясь на пролёт ниже, восторженно квохчет с девушкой из параллели.
Лицо было не её. А вот голос тот же.
Руки больше не подавали.
Да она и не тянулась. "Привет", через недолгость тоже "Привет". Никаких "Здарова". Молчание, закусанные в предвкушении губы. Затем кто-нибудь, обычно Гапченко, заговаривал с Шамшиковым.
– Я вчера такую фильмушку глянул!
Пальцы поворачиваются к Вове, который должен благословить спектакль. В нём либо участвуют все, либо он вообще не начинается.
– Что за кино? – Шамшиков трёт припухлые костяшки.