— Ушел, — прислушиваясь, сказал мужчина. — Это Прокофий. Он уже два года по горам ходит. Как убежал из психбольницы, так топор где-то нашел и ходит.
— Как это ходит? — Даша посмотрела на мужчину. — А милиция?
— Какая милиция, их машина и на гору не въедет. А Виктор, стало быть, повесился? — совершенно спокойно сказал хозяин дома, как будто речь шла о каком-то заурядном, давно ожидаемом событии.
Молодые люди молча смотрели на мужчину, не зная, как реагировать.
— Он еще две недели назад собирался, — сказал он как ни в чем не бывало.
— Мы вообще-то вчера… заблудились… В темноте случайно в ваш дом попали… — почему-то начал объяснять Антон. — Видим, положение безнадежное…
— А тут Виктор висит, — закончил за него мужчина.
— Да, висит, — сказал Максим, все это время молчавший. — А мы думаем, не ночевать же на улице…
— Правильно, чего он, закусает, что ли, — закончил юмористически мужчина и улыбнулся. — Меня зовут Анатолий Михайлович.
Молодые люди тоже представились.
— А вы откуда?
— Из Петербурга, — сказала Даша. — Студенты.
— Понятно. Снять его поможете?
Антон с Максимом переглянулись.
— Ну что, поможете? Мне одному неудобно.
— Поможем? — спросил Антон у своего товарища.
— Ну давайте, — пожал плечами Максим.
Они поставили рюкзаки и вслед за Анатолием Михайловичем вошли в комнату. Отсюда, с горы, сквозь зарешеченное окно открывался изумительный вид на море. Сейчас в ярком дневном освещении повесившийся выглядел не так пугающе. На нем были надеты мятый костюм, рубашка с галстуком и дырявые носки. Рядом валялся стул, с которого он и сделал последний прыжок в своей жизни. Прямо под трупом лежали стоптанные ботинки, не удержавшиеся на мертвом.
— Ишь, принарядился, — сказал Анатолий Михайлович. — Думает, его уродство костюмом скроется.
Друзья обошли его кругом и заглянули в лицо.
— Ух ты-ы!.. — прошептал Антон в изумлении.
Его товарищ даже не нашел, что сказать. Он, задрав голову, с открытым ртом смотрел в его застывшее бледное лицо.
Перед ними висел вопиюще уродливый человек. Оказывается, ночью в слабом свете лучины уродство висельника им не примерещилось. Лицо его, действительно, с правой части как бы сползло вместе с ухом и обвисло на шею большим морщинистым оковалком. От этого перекосило нос и рот, а глаз оказался на щеке. Но и это было не все — на руках его было по два, зато больших, напоминавших клешни, пальца.
— А вы что, Виктора не видели? — заметив их удивление, спросил Анатолий Михайлович. — Он человек уникальной, редкой внешности.
— Да мы не приглядывались, — сказал Максим.
— Это безнадежно… — в задумчивости проговорил Антон. — А мне его лицо чем-то нравится.
— Ну принимайте тогда.
Анатолий Михайлович поднял стул и, взобравшись на него, перерезал веревку. Тело несчастного Виктора повалилось на молодых людей. Оно оказалось на удивление весомым, основная его тяжесть пришлась на Максима — Антон, не имея сил удерживать, выпустил его. Максим заохал и, не желая бросать урода, повалился под его весом на пол и забарахтался, спихивая с себя труп. Стоявшая в дверях Даша не смогла удержаться от смеха. Антон помог другу подняться. Максим был бледен, руки дрожали.
— Думал, умру, — сказал он, отдуваясь. — Как каменный.
Труп Виктора перевернули вверх лицом и еще раз полюбовались его внешностью. Даша подошла поближе и, прячась за спину Антона, выглядывала у него из-за плеча. Потом увидела какой-то листок бумаги, подняла его.
— Это он с детства такой? — спросил Максим.
— С самого рождения. Наследственное заболевание какое-нибудь, — ответил Анатолий Михайлович, с сожалением склоняясь и закрывая у трупа сначала один глаз, а потом уже второй, потому что из-за разницы положений одновременно закрыть их было невозможно. — Уродство по наследству передается, и удивительно, что потомки уродов никогда не теряют своих качеств. Если даже дети у монстра рождаются с виду нормальными, у них все равно что-то не то — то ли в душе, то ли в сознании. Это называется «синдром монстра». Он сюда прибрел полгода назад. Я ему раз в неделю из города еду приносил.
— Так это не родственник ваш? — спросил Антон почему-то с облегчением.
— Нет, он случайно ко мне в дом постучался — его же с таким лицом никуда не пускали. Я психиатр — я понимал, что человек на грани, но ничего не мог поделать.
— Это же предсмертная записка, — сказала Даша, показывая бумажку с крупными каракулями.
Анатолий Михайлович взял у нее записку и пробежал глазами.