Дни стояли жаркие, после полудня работать было тяжело, и мы с шефом вставали теперь очень рано и уходили на профиль, когда все остальные еще спокойненько себе похрапывали.
В это время только Никола уже работал у себя на кухне. Наскоро он кормил нас остатками вчерашнего ужина, потом совал шефу пакет, в котором были кусок хлеба и четыре сваренных вкрутую яичка, и, словно извиняясь, ворчал:
— Нету, ничего нету!.. Подождать низ-зя? Низ-зя подождать?
Шеф, уложив пакет в черную свою полевую сумку, каждый раз тоненько говорил:
— Мы двигаем науку… Вы, кормилец наш, двигаете нас. Следовательно, вы двигаете науку!..
— Не люблю я от это шуток, — ворчал Никола, моментально краснея и рукавом белой куртки вытирая выступивший на лбу пот. — От не люблю!..
— Клянусь, Николай Федотыч, это очевидная истина! — тоненьким своим голоском значительно говорил шеф.
Мы уходили, а Никола тоскливо смотрел нам вслед, и на лице у него было написано страдание.
Через несколько дней меня перевели в лаборанты, но я так и остался работать в паре с шефом. Теперь мы бегали друг за другом на параллельных профилях.
И тут выяснилось, что мне необходимо научиться свистеть.
Вечером на ящике из-под тушенки сидел я около своей палатки, смотрел в круглое автомобильное зеркальце, которое по приказу шефа принес мне наш главный механик Селезнев, складывал губы так, как учил меня Волостнов, и противно шипел…
Мимо пропылил «газик» — наши поехали на рыбалку, и Юрка Нехорошев по пояс высунулся из кабины и дурным голосом крикнул:
— Вкалывай прецизионно, кентяра!..
Под старой березой посреди лагеря в складном брезентовом кресле сидел с пикетажками на коленях и с карандашом в руке шеф. Иногда он, взглядывая на меня, морщился, потом подходил ко мне и предельно вежливо говорил:
— Это делается так, мой юный друг, — посмотрите-ка еще раз… И прошу вас, будьте внимательны.
Он слегка кривился, полные его губы каким-то образом совершенно исчезали в бороде, и вид у шефа становился совершенно разбойничий. И свистел шеф — ну точно Соловей-разбойник. Борода его при этом стремительным веером бросалась на грудь и приникала к ней, подрагивая каждым своим волоском. А я вздыхал:
— Не получается, Андрей Феофаныч… Может быть, все-таки в два пальца?
И шеф снова наклонялся как бы в задумчивости и опять потом стремительно встряхивал головой:
— Ни в коем разе! Руки у вас постоянно должны быть заняты делом…
— У Нехорошева это здорово получается — свистеть…
— Да, это единственное, что у него выходит действительно здорово, — соглашался шеф. — Я скажу начальнику, чтобы он приказал Нехорошеву с вами заняться.
Поздним вечером наши возвращались с рыбалки…
Лаборанты — почти все это были ребята из МИФИ — остановились у моей палатки, длинный Женька Ялунин подвигал своими моржовыми усами, спросил:
— Мы забыли, какую вы там с шефом разработали систему сигнализации?
Я начал терпеливо объяснять:
— Короткий свист один раз — «Повторить измерение». Два раза — «Идите ко мне». Три — «Следуйте дальше»…
— И все?
— А что еще?
— Мы тут разработали сигнал, без которого в ближайшие дни ты просто не сможешь обойтись…
— Это какой?
— Как там у вас? Два раза — «Ко мне», три — «Идите дальше». Надо еще: четыре — «Идите к такой-то маменьке»…
И все лаборанты заржали одновременно и одинаково радостно. Видно, это была общая шутка, придумали на озере.
Отношения наши с Волостновым стали теперь поводом для насмешек, о них рассказывали анекдоты, однако прогноз Женьки Ялунина в отношении сигнала номер четыре так и не оправдался до конца поля.
Шеф был мною доволен. И я этим гордился.
За день до нашего отъезда мне пришлось выполнить одно довольно трудное поручение шефа.
Накануне несколько дней подряд шли дожди. Мы отсиживались по палаткам, но у нас, у лаборантов и рабочих, оставалась еще одна нескучная работенка — убрать самую большую петлю.
А настроение было уже чемоданное, везде уже потихоньку праздновали окончание сезона.
Как только дождь прекратился, Бурсаков отправил нас на профили, но то, что мы там увидели, отбило у нас всякую охоту к премиальным. Петля эта в нескольких местах пересекала пашню, а перед этим здесь прошел трактор с бороной, прошел несколько раз, и длиннющий кабель был теперь настолько перепутан и стянут такими узлами, что растащить его и смотать в бухты не оставалось вообще никакой надежды…