Улыбчивого продавца молоденький начальник комсомольского штаба — с белобрысым ежиком и в зеленой штормовке — посадил в кабину рядом с водителем, сел сам и помахал остальным рукой. Ничья помощь больше не требовалась, потому что за поселкам, там, где дорога начинает идти под уклон, самосвалы развернулись задним бортом в сторону города и задрали кузова. Ребята, бетонившие тогда на сопках за поселком фундаменты под высоковольтку, рассказывали потом, как далеко катились под гору бочки…
— А вот не прогнали б тогда человека! — закончил свой рассказ Громов и пальцем прищелкнул.
— Дак то когда было! — удивился старик Богданов. — Сам говоришь — в начале стройки.
Громов поскреб небритый свой крепкий подбородок, сказал неопределенно:
— Так-то так.
А вечером пришел «химик». Был он высокий, и плечи будь здоров, протянул Громову через порог крошечный бумажный сверток и взялся пальцами за края притолоки вверху, а голову слегка наклонил, так что синяя нейлоновая куртка с красными полосками на плечах стала на нем горбом.
Громов невольно глянул на новенькие, начищенные до блеска туфли Казачкина, и тот усмехнулся:
— Порядок, бригадир. Заживет, как на собаке.
— Ты чего повис? — спросил Громов.
Казачкин скривился:
— Так.
Громов все не верил своему счастью:
— Где взял-то?
«Химик» опять усмехнулся:
— Там больше нету, бригадир.
— Да ты зайди, зайди! — шепотом звал из-за спины у Громова старик Богданов. — Чего квартеру студить? Прохватит ребятенка. От одного выходим, другим начнет маяться.
Казачкин, черными цыганскими глазами все время сверливший Громова, убрал руки с притолоки.
— Завтра зайду узнать, бригадир.
Не попрощавшись, повернулся и, чуть прихрамывая, легко пошел вниз.
Старик Богданов, когда они закрыли двери, развел перед Громовым руками:
— Такой, вишь, молодой, а…
Громов, судорожно разворачивавший сверточек из бумаги, отмахнулся: некогда — после.
И отвар из гранатовой кожуры тоже Артюшке не помог.
Через сутки, когда уже нечего было ждать, Громов снова раскрыл кастрюльку, в которой отваривал гранат, и долго смотрел на размякшую от кипятка кожицу. Тогда он не успел хорошенько рассмотреть, торопился, а теперь припомнить попытался: что там было? Достал со дна кастрюльки совершенно побелевшие кусочки, стал на клеенке, как разорванную записку, по частицам кожуру собирать — маленький получался гранат, меньше детского кулачишка. Может, был неудачный какой, либо незрелый?
Вечером после смены опять пришел Казачкин, опять повис в дверях.
— Что нового, бригадир?
Громов убрал со лба рассыпавшиеся волосы, которые отросли настолько, что мешали смотреть.
— Не та граната.
— Гранат, — твердо, с расстановкою поправил «химик».
— Я и говорю: не та граната.
— А почему не тот гранат?
— Ты зайдешь или тут будешь висеть? — спросил Громов.
«Химик» подался лицом поближе, почти глаза в глаза посмотрел.
— Завтра еще зайду, бригадир.
И опять, ничего больше не сказавши, захромал вниз.
Громов долго еще дверь не закрывал, все прислушивался к затихавшим внизу шагам — так оно вроде лучше думалось.
Почему он все-таки, этот «химик», в его дела встрял?.. Или хочет, чтобы Громов забыл про финку у него за голенищем? Тогда, пожалуй, поласковей был бы. А этот не заискивает, нет, а гнет какую-то свою линию, только вот на самом деле — какую?
Под сиявшим ярко, но уже не горячо солнышком прозрачной осени среди бескрайних, отягощенных перезревающими кистями виноградников длинные стояли столы, и за столами сидело множество грузин, все одни мужчины в черкесках и с большим рогом вина в правой руке, и среди них сидели в центре Громов с Артюшкой, только Артюшка был уже большой парень, парубок был, красавец, и на него, и на его отца все оборачивались, смотрели, когда поднимали вино, а на столах стояли увитые виноградными лозами большие четверти и с красным, и с белою, лежали на громадных блюдах да на подносах горы всякой притрушенной зеленью еды, а между ними виднелись невысокие, но плотные пирамидки из отборных переспевших гранатов. Артюшка не пил, рано, за него пока отец отдувался — парень один за другим разламывал брызгавшие алым соком, стрелявшие рубиновыми зернами гранаты и медленно нес их ко рту, жевал не торопясь, вытягивал губы, чтобы пивнуть из корочки сок, а сам поглядывал через стол на изумрудную лужайку, где в неслышном танце на фоне далеко синеющих снеговых гор медленно плыли девушки в белых одеждах с длинными и косыми как лебединое крыло рукавами…