Ребята наши отказались распутывать, а пришедший на профиль Бурсаков долго стоял, хмуро поглядывая на нас, потом велел позвать главного инженера и кладовщика. Кабель решили списать.
Не знаю, как уж оно так получилось, — вероятно, шеф был против этого, а Барсуков спросил: «А кто же, мол, извините, будет работать?» — не знаю как, только вечером в палатку ко мне забрался шеф и, глядя на меня в упор детски голубыми своими глазами, увеличенными выпуклыми линзами очков, тоненько попросил:
— Не могли бы вы в порядке любезности… распутать этот кабель?.. Э-э… леший его побери!
Рано утром я вышел на профиль.
Не буду рассказывать, как мне в тот день работалось: не знаю, как бы я обошелся с врагом, но другу я, и правда, такого не пожелаю…
В лагерь я вернулся весь перемазанный, еле тащил сапоги с пудами грязи, ноги мои подрагивали, и тяжело было нести свинцовые руки, и болью сводило поясницу.
— В порядке любезности, Григори, пройдите за мной, — сказал, увидев меня, шеф.
В крошечном магазинчике, где я несколько дней назад купил чудом каким-то попавшие сюда американские солдатские ботинки — те еще, от ленд-лиза, — он попросил четвертинку водки и двести граммов глазированных пряников.
Пятьдесят граммов налил шеф себе и граненый стакан — мне.
— Ваше здоровье! — торжественно сказал шеф.
Кинул бороду, выпивая залпом, зажмурился, потом открыл глаза и придвинулся ко мне поближе, внимательно наблюдая, как выпиваю я, — сейчас он тоже был похож на экспериментатора, и мне, ей-богу, показалось очень странным, что в руках у шефа на этот раз не было секундомера.
— Ты где это уже успел? — спросил меня Бурсаков, увидев потом у входа в брезентовую нашу столовую, где Никола в белоснежной курточке уже расхаживал около накрытых для прощального ужина столов.
Я ответил не без гордости, что меня угостил шеф, и Бурсаков полез в карман за записной книжкой.
— Ты дай-ка мне свой адресок, дай-ка… По-моему, он мне пригодится, — говорил, хмурясь, но в глазах у него плясали чертики. — А ты не откажешься потом?
— От чего?
— Не откажешься подтвердить, что шеф поставил тебе четвертинку и… сам тоже выпил? Не откажешься, когда я приведу тебя в лабораторию? А то не поверят.
Бурсакову было смешно, он тоже, видимо, где-то уже успел; он кликнул нашего главного и стал рассказывать ему, что вот-де, мол, произошло небывалое, и тот тоже рассмеялся и начал мне что-то говорить, но я ничего этого не слышал…
В ушах у меня тихой музыкой плавал мальчишеский голос нашего шефа:
— Трудолюбие ваше делает вас одним из самых необходимейших участников нашего отряда… Вы знаете, мой юный друг, что впереди у нас Международный геофизический год? Не могли бы вы в порядке любезности согласиться стать моим попутчиком в Канаде?
Шеф, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол по просторному классу деревенской школы, служившему теперь Бурсакову кабинетом, потом, стоя к нам спиной, приподнял и опустил плечи, резко повернулся и потряс головой так энергично, что жесткая борода его тихонько заскребла, зашуршала по накрахмаленной рубахе.
— Н-ничего не понимаю! — звонко и тоненько сказал шеф. Достал из маленького карманчика серебряную луковицу и щелкнул крышкой. — Мы говорим уже восемь минут и сорок… гм-гм, пусть ровно пятьдесят секунд, а я так ничего и не понимаю!
Всего два часа назад вернулся он из Ленинграда, с «Геоприбора», на котором делают наши афиметры, вернулся вместе с представителем завода, и шефу, как никогда, может быть, нужны последние данные работы на профиле, и он вызывает лучшего лаборанта, свою надежду, а тут…
— В чем, объясните, дело?
И я, заикаясь, начал рассказывать, как мне не везет: может быть, все дело в том, что сначала я ходил в польской-кепке или немецкой рубахе?
Шеф нетерпеливо остановил меня, подняв ладонь, наклонился поближе и очень твердо сказал:
— В порядке любезности, Григори. Зачем вы мне морочите голову ненужными подробностями? Скажите мне главное: шпион вы или нет?..
Голубые, увеличенные очками глаза шефа глядели на меня изучающе — по-моему, шеф не удивился бы, если бы я ответил вдруг утвердительно.
Я приложил к груди обе руки:
— Андрей Феофаныч!..
— Я вам верю! — дрогнувшим голосом сказал шеф, и глаза его потеплели. Но когда он обернулся к Бурсакову, тоненький его голос снова звучал властно: — В чем же, я вас спрашиваю, дело?
— Вы верите, но они-то — нет! — насмешливо сказал Бурсаков. — Это как в анекдоте о сумасшедшем…