— А что его не слышно, сынишку твоего?
— Да уложил уже.
И в том, что в комнату, где спал Артюшка, вошли они на цыпочках и около кроватки сперва постояли молча, была объединяющая их двоих невольная тайна.
Вглядываясь в безмятежное личико Артюшки, Громов потом забылся: ишь ты, как сладко спит, — конечно, за все эти дни намучился, а теперь вон попку откинул, ротик раскрыл и пальчики растопыренные над головенкой повисли.
— Похудел, бедненький? — спросила Леокадия.
Он тоже шепотом ответил:
— Схудал, да.
— Ну, ничего, это быстро. Лишь бы все хорошо.
— Это тебе спасибо.
— Ну, что ты, Коля, за что.
Вышли тоже на цыпочках, Громов прикрыл дверь, и тогда они заговорили погромче.
— Присядь на минутку, — попросил он.
Она опустилась на краешек стула, но, как бы желая оправдать и этот неожиданный для Громова приход, и то, что теперь присела, сказала деловито:
— Ну так. Все хорошо, значит. Так Александр Иванычу и скажу. А то он мне целый день: отец мальчика обещал позвонить вам, Леокадия Петровна, что, не звонил еще? Нет, говорю, пока не звонил.
— Не успел просто.
— Придется вам, Леокадия Петровна, сходить, говорит. Наша обязанность.
Громову показалось, что в квартире у него очень холодно, скрестив руки, провел ладонями по плечам.
— А как нашла?..
— Макар Степанович мне сказал. Богданов.
— А его, как?
— Что «его»?
Громову отчего-то становилось все холоднее.
— Ну, нашла? Старика.
— А я знала. Мы с Макар Степановичем дружим.
Он слегка насторожился.
— И давно?
— Как в бригаде еще, — голос у Леокадии был отчего-то виноватый. — Я тогда травки только начала собирать, а он давно уже… Для Клавдии Ивановны своей. Ну, разговорились. А потом я как-то пришла к ним. Мы с Клавдией Ивановной больше — она добрая была… Все меня народной медицине учила.
— Да он мне тут уши прожужжал. Старик.
— У него только и разговоров — о Клавдии Ивановне… ты замерз, Коля?
Пытаясь освободиться от сковавшего его холодка, он с нарочитой силою передернул плечами:
— М-маленько есть.
— Топят, наверно, плохо, я тоже что-то…
Он обрадовался:
— Так ты, может, чаю?
— Нет-нет, спасибо.
— Ну, может, варенье будешь?
Она тихонько рассмеялась:
— Ты, Коля, придумаешь.
А он привстал:
— А чего?.. Положу в блюдечко. Какого тебе?
— Нет-нет, Коля, — она тоже встала. — Я пойду.
А сама опустила руки, слегка приоткрыла рот, и глаза сделались ждущие чего-то, как тогда, когда топила буржуйку в тепляке, а Громов приходил посидеть над бумажками.
Сердце у Громова уже давно оборвалось, поплавком подскочило вверх, закрыло горло — оттого ему, наверное, и было зябко. Прерывающимся голосом спросил:
— А то… останься?
Леокадия пошевелила губами и словно проглотила что-то — даже голову слегка вперед подала.
— Ты скажешь… Как это?
— А куда спешить?
— Нет-нет, Коля. Я пойду.
Конечно, Громова давно уже мучила мысль, что надо как-то отблагодарить Леокадию и что он, может быть, ну просто обязан поэтому приласкать ее, но как и с чего начать, на этот раз он не знал, а подходящего момента все не было, и лишь когда он уже помог ей надеть пальто, а она еще не успела после этого повернуться, Громов одною рукой прижал ее к себе, а другую положил под полою на грудь. Леокадия схватила эту его руку своей и в испуге замерла, но испуг этот был больше как бы оттого, что Громов узнал теперь, какая у нее крошечная, как у малой девчонки, какая плоская эта грудь, и они постояли так молча, а потом Леокадия, ослабев телом и только широкую его ладонь цепко прижимая к себе, сказала без всякой надежды в голосе:
— Конечно, Коля, ты сильный, и я с тобою не справлюсь.
— Прям… сильный, — забормотал Громов, лишь бы что-нибудь только сказать. — Совсем прямо…
Но Леокадия подтвердила безоговорочно:
— Да, Коля, у тебя такие руки!
И он понял, что отступать некуда.
Не отпуская Леокадию, он шагнул назад, к двери в комнату, и так они шли неловко, то пятясь, а то бочком, потом Громов повернул Леокадию лицом к себе, притиснул, неловко поцеловал возле уха, усадил, не выпуская из рук, на диван, придвинулся, попробовал наклонить, и она надломилась, как стебелек, еще бы, руки такие сильные, а он сделал тут же еще одно движение, и Леокадия сказала совсем слабым голосом:
— Нет, только не это!