Словом, пока все было очень хорошо. Но старики знали, что это только пока.
Вскоре отец выслал дочери ее любимые игрушки. И лучше бы он этого не делал. Посылку распаковали, когда Алешка был еще в школе, а Танечка в детском саду. Обрадованная Лидочка перенесла игрушки в большую комнату. В уголке за комодом она расставила мебель, посуду, нарядила куклу, а дальше играть одна, как бывало, дома, не стала. Игрушки, купленные для Лиды мамой, были теперь с ней, а мамы не было. Девочка не могла позвать свою родную маму, показать ей, как она устроила дом кукле и как ее одела и причесала, она не могла приласкаться к своей маме. Лиде стало тоскливо, она вдруг почувствовала себя одинокой и в чем-то обманутой.
Почему никто, даже бабушка с дедушкой, не вспомнили ни разу про ее маму? Они все тут не любят ее?
Сидя на полу, охватив коленки руками и уткнувшись в них лицом, Лида вспомнила все случившееся с ней за последнее время, начиная со слов мамы, что она получила телеграмму и уезжает надолго во Владивосток. Ничему, что ей говорили мама и папа, она сейчас не верила. Когда они ехали в поезде и летели на самолете, папа был такой грустный и все ласкал ее, будто бы ему было ее страшно жалко. И бабушка и тетя Марина ласкают ее больше, чем Алешу и Танечку. И Алеша какой-то чересчур хороший и будто тоже обманывает.
Как будто мама умерла, и все это скрывают…
Так, горестно притихшей около игрушек, и застала внучку Варвара Константиновна.
— Да уж не уснула ли ты, Лидушка? — спросила она.
— Бабусенька, а почему мне мама письмо не прислала до сих пор? — жалким голоском спросила девочка.
— Да ведь далеко. Считай, до Владивостока ехать с месяц надо, а письму оттуда тоже не меньше по почте лететь, — ответила Варвара Константиновна давно припасенными словами.
— Бабуся, ты правду говоришь?
— Как это я тебе могу неправду говорить? А ты, если наигралась, выбеги-ка на улицу, поищи деда, скажи: бабушка, мол, по делу зовет.
Лидочка покорно пошла из комнаты.
Варвара Константиновна рассказала об этом разговоре с Лидой Александру Николаевичу. Старик только головой покачал в ответ. Он знал, что жизнь внучки в его семье устроена только с виду, что он и Варвара Константиновна делают все, что должны делать дедушка и бабушка, а перед чем-то главным, что неизбежно они должны сделать, бессильны. И он все больше и больше злился на Митьку и его «кукушку бесхвостую» — только так он называл про себя Зинаиду Федоровну. Его сердили нежности Марины и Варвары Константиновны, которые те проявляли к; Лиде. «Уж больно чересчур, только тоску на девчонку нагоняют», — думал он. Любя, жалея Лиду, сам он стал относиться к ней попроще, порой и построже и, наверное, а этом пересаливал, потому что однажды Варвара Константиновна сказала ему:
— Ты, Саша, поделикатней будь с Лидушей: она тебе не Алешка.
— Вон что! А в чем разница? Оба они Поройковы и внуки мои.
— Я не о том. Лидуша, она ведь из другой жизни, из другой семьи, не простой.
— То-то, что не из простой, а из… не знаю, как и назвать вертеп ихний. А жить ей вот приходится в самой простой семье. И привыкать к настоящей жизни надо. Ишь, вы вон с Мариной рядите ее, наглаживаете. Скоро износит она свой гардероб… Это, когда она у кукушки бездельной жила, та ее могла расфуфыривать для забавы. А у вас и вкусу нет того, да и по ателье мод бегать вы непривычные. И будете одевать девочку, как все люди на поселке своих детей одевают… Вот разве что насчет пианино да французского вам подумать. А?
Старик начинал непозволительно для него волноваться, и Варвара Константиновна прикончила разговор, но потом он не раз возникал снова и стал походить на затянувшийся спор.
Оба старика, каждый про себя, очень хорошо понимали, что толкуют вслух не о том, не о главном; придет время, и на вопрос Лиды, почему мама не шлет ей писем, уж невозможно будет сослаться на долгий путь до Владивостока. Не отец, не мать Лиды, а именно они, старики, рано или поздно должны будут рассказать внучке о том, что на всю жизнь ляжет ей на душу тяжелым камнем.
IV
В последнюю субботу мая Лида пришла из школы, опоздав против обычного на час, но, как всегда, оживленная и голодная. Она переоделась в домашнее платьице, повесив форменное школьное на плечиках в стенной шкаф, вымыла руки и вошла в кухню.