— Вот так-то наша жизнь… — задумчиво протянул Артем. — А удачно получилось, что я повидал тебя. Приехал запчасти добывать, и вот такая неожиданная встреча…
Артем жадно дышал свежим воздухом.
— А ведь и завод когда-то строили, — вернулся он к какой-то своей мысли. — И на нем тогда многим было непривычно… Первый Московский «шарик» на Сукином болоте воздвигали. И этот… на неуютном пустыре вырос… Тоже вроде… памятник минувшей эпохи. Трудно это, Митя, пережить. Да… Мишура с эпохи слезает, и видим мы ее, какова она есть. Обидно, а никто, кроме нас самих, не вычистит все, что мы теперь видим и клянем. И пустыри надо продолжать уничтожать. К черту их, пустыри и пустыни, на лике планеты и в душах людей. Однако нам уже пора. — Артем отошел от окна и посмотрел на часы. — Двенадцатый. Пойдем, Вика.
— Пойдем. Танечку, мамаша, мы, пожалуй, у вас оставим.
— Да разве я дам будить, — рассердилась Варвара Константиновна. — Чтобы разревелась девчонка?
— А я вот пойду и дочку поцелую, — заявил Артем.
Он быстро выпил чай из большой фарфоровой кружки и на цыпочках, словно боясь разбудить Танечку, пошел из комнаты.
— Жил бы дома, каждый бы день ласкался с дочкой, — уже одеваясь, ворчливо сказала Вика.
Вслед за Артемом и Викой ушла и Женя.
Варвара Константиновна принялась убирать со стола, Марина подняла сиденье дивана и достала одеяла и простыни, откуда-то принесла и бросила на пол тонкий ватный матрасик.
Вот так же устраивалась на ночь семья, когда жили в Москве в Тестовском поселке; только тогда «стелилась» мать, а теперь Марина. Надоедливая, но неизбежная в тесном жилище канитель. Жили в ветхом деревянном доме. Семья и тогда уже была большая, и все мечтали о настоящей новой квартире. Отец из года в год говорил, что вот-вот получит ордер. Но ордер так и остался мечтой. В начале войны Поройковы были эвакуированы сюда, в город на Волге. Тут они прожили годы в комнатушке у частного домовладельца, пока не вселились в эту квартирку с газовой плитой и ванной.
Но в новой квартире все было знакомо Дмитрию, даже вещи тут были похожи на старые, памятные с детства. Горка для посуды, покрашенная темно-коричневой краской, грубоватый комод, узкий диванчик с деревянной полочкой на спинке, зеркало с накинутым вышитым полотенцем — все это было страшно знакомо. Как будто однажды привыкнув к испытанным, необходимым вещам, семья Поройковых не признавала никаких других.
— А у Артема вот эти споры с женой — одна только видимость. Вика, она наша, правильная женщина, — заговорил Александр Николаевич, стянув с себя верхнюю рубашку. Под старчески тонкой кожей его рук и плеч, казалось, не было и жиринки, сухие и мелкие мускулы как бы самой его долгой трудовой жизнью были затянуты в крепкие узелки и сбиты в одеревеневшие комочки.
Дмитрий тоже скинул тужурку и разулся. В одних носках он прошелся по комнате, ощущая приятную твердость хорошо крашенного пола.
— А ты, Митя, богатырь, — вдруг сказал Александр Николаевич. — Матерый моряк. Покрепше Артема силой будешь.
— Слежу, папа, за собой: физзарядкой занимаюсь по утрам вместе с матросами. Холодной воды не страшусь.
— Это хорошо… Конечно, хорошо… — тихо проговорил Александр Николаевич.
Казалось, именно сейчас и надо было Дмитрию начинать тот разговор, ради которого он приехал и который он не мог начать из-за беспорядочного хода своих мыслей. И вдруг отец вскинул голову, искоса взглянул на Дмитрия и устало сказал:
— Ты с матерью поговори… С матерью… Она разберется. — Александр Николаевич лег на диван и с наслаждением вытянулся; пятки его пришлись на валик — ему было неудобно. Дмитрий снял валик и стал было укрывать ноги отца стеганым одеялом.
— Не надо, — отец сбросил одеяло ногами. — Пускай на воле гуляют. Да приоткрой форточку, чтобы посвежей им было.
Дмитрий открыл форточку и снова остановился у постели отца.
— Ладно уж, иди, иди, — сказал Александр Николаевич.
Варвара Константиновна словно того и ждала, она обняла сына за спину.
— Пойдем, Митенька.
В соседней комнате на небольшом столике горела лампочка-грибок. Судя по стопке книг и тетрадок, столик принадлежал школьникам. У одной стены стояла двухспальная никелированная кровать, а под углом к ней — жиденькая железная койка. На ней спали Алеша и Танечка. Еще одна постель была приготовлена у двери на сундуке и на приставленных к нему стульях.
— Разбирайся, сынок, и ложись, — Варвара Константиновна показала на двухспальную кровать и кулаками помяла и без того пышную подушку.
От постели пахло снежной свежестью. Дмитрий в смущении остановился: ему отдали самую лучшую кровать в доме.