— Моя матушка, — сказал Бутурлин, вводя Отнякина в свою комнату и представляя его старушке, полулежавшей в гнезде, устроенном из подушек в углу стандартного дивана с высокой спинкой. — Как самочувствие, мама? — спросил он старушку. — Давно Люба тебя покинула? Кушать хочешь?
— Здравствуйте, товарищ, — старушка протянула навстречу Отнякину сухую желтую руку, скользнув по всей его фигуре ясными и живыми глазами. — Два часа уж в одиночестве и в египетской духоте томлюсь. Сыта, Ленечка… Ах, если бы ты выпроводил меня на воздух?
Бутурлин вынес из-за ширмы сложенный шезлонг и подал матери упавшие костыли.
Старушка с неожиданно проявившейся силой в руках и с живостью подняла себя из подушечного гнезда, опираясь на костыли. Ноги ее в шерстяных чулках казались ватными и служили ей слабой и ненадежной опорой.
Сведя больную вниз и устроив ее в тени молодых тополей, Отнякин и Бутурлин вернулись в дом.
— Восемьдесят третий год матушке, — сказал Бутурлин, входя в квартиру. — Старая коммунистка, в тридцать восьмом году в тюрьму попала, это чуть было не сгубило и мою карьеру… А знаете ли, давайте первым делом умоемся хорошенько, — предложил он и, взяв Отнякина под локоть, открыл дверь в ванную.
Раковина умывальника была разбита. Бутурлин, сняв один из трех оцинкованных тазиков, висевших на гвоздях, зачерпнул им из ванны воды и поставил на табуретку.
— Сегодня мы богачи: до второго этажа утром вода поднималась. Запаслись. Вот мыло. — Бутурлин вышел и тотчас вернулся. — Эх, не так, — огорчился он, увидев, что Отнякин умывался, не скинув даже пиджака. Сам он был гол до пояса. — Ну что ж с вами поделаешь. — Он взял тазик и вынес его. — Не умеем мы еще жить, пользуясь удобствами, — сказал он из уборной, выливая там воду. — Надо же додуматься: ведерный медный чайник в фаянсовой раковине чистить… — Бутурлин снова набрал воды. — Теперь я поплещусь. — Он нагнулся над тазом и погрузил в воду руки по локоть. — В кухне есть раковина, но к ней не подступишься. Тесна кухня для трех семей. — Он плеснул себе на голову пригоршню воды. — Да вы, Тихон Тихонович, идите в комнату… Полотенце на гвоздике оставьте.
Странным показался Отнякину быт инженера. Жена Бутурлина заведовала кафедрой в пединституте, была кандидатом каких-то наук.
Комната Бутурлина явно не устраивала ее обитателей. Она была мала, и прежде всего не хватало места для книг. Половину одной стены закрывал до самого потолка стеллаж, заполненный томами энциклопедии, Ленина, Маркса. Всему Горькому там уже места не нашлось, и его тома вместе с томами Льва Толстого улеглись в пространстве между тумбами письменного стола, по краям которого тоже были стопки книг: на одном краю — литературоведческие и философские, на другом — технические. Супруги разделили стол пополам. Вместо настольной лампы — бра, низко укрепленное на стене.
Книги, журналы, папки с газетными вырезками лежали на электрохолодильнике, на стиральной машине, на платяном шкафу, на первоклассном радиоприемнике и на двух подоконниках.
«Метров двадцать верных, — подумал Отнякин, оценивая комнату. — Значит, по шести с лишним метров на жильца есть. С такой нормой, превышающей среднегородскую, требовать улучшения жилищных условий у вас, Леонид Петрович, оснований нет».
И все же он сказал вошедшему Бутурлину:
— Не сердит вас такое бытовое устройство?.. Извините, но даже запах из уборной…
— Да, квартира неказиста, — согласился Бутурлин, растирая свое худое белое тело мохнатым полотенцем. — Сами мы виноваты. Помните, у Чехова в «Острове Сахалине» сказано, что русский человек относится к отхожему месту как к удобству презрительно. — Он достал из шкафа свежую сорочку и надел. — Хороший парень живет вот за этой стеной, комсомолец беззаветный. Сколько он уже отработал на субботниках на строительстве Дворца спорта и благоустройстве набережной; культуру парень строит, а никак не привыкнет ни сам, ни его жена к тому, что в собственной квартире ретирадную машинку нужно драить, и, независимо от того, большую или малую нужду ты справил, лить в унитаз воду.