— Вроде для роздыху посреди выпивки разговор-то, — усмехнулся Александр Николаевич.
— Это ты зря, дядя Саша. Выпил-то я действительно. Да что двести граммов старому разведчику…
— Бывшему разведчику, — поправил Кустова старик.
— Это все правильно, — с готовностью согласился Егор Федорович. — А все-таки нюх разведчика остался у меня… Ты что же на завод глаз не кажешь? Оторвался, так сказать.
— Видать, не крепко пришит был.
— Ишь ты! А я думал, ты не нитками к заводу всю жизнь был припутан. Может, обида? Помню я, как ты от Гудилина выходил с обходным листком.
— Какая может быть обида? Наоборот, как сяду чай пить, возьму дареный подстаканник, так и вспомню, как торжественно меня на отдых проводили. — Александр Николаевич перешел к следующему дереву. — Так что тут нюх тебя обманывает.
— Насчет нюха разговор будет другой. — Егор Федорович высыпал горсть вишен в кепку Александру Николаевичу. — Пожалуй, с этого и начну. Чую, на заводе сраженье начинается.
— Это какого же неприятеля ты, разведчик, унюхал?
— На заводе этот неприятель вечный. Как только новый разбег начинаем в производстве брать, он тут же и объявляется.
— Понимаю. В каком же лице он сейчас воплотился?
— А черт его знает. Может, и во мне он сидит.
— Вот так разведчик.
— То есть он кое-где ясно виден. Вот к примеру. Наш цех скоро на шестичасовой день переведут. Нелегкая у нас работа, сам знаешь. Требовалось давно подумать о здоровье рабочих. Ну, раньше не до того было. А теперь можно. Так ведь нашлись, которые против этого. И Гудилин был первый. Вроде как за план болели, за себестоимость. И брала верх ихняя сила. Да я и сам их поддерживал: вроде сознательность проявлял. А высшие инстанции разъяснили, что такая линия не соответствует нашему общественному устройству. Выходит, только цехком и Матрена Корчагина с самого начала правильно понимали существо вопроса.
— Ну вот, теперь посидим. Видишь, к своему трону я вернулся. — Александр Николаевич сел на ведро, положив на землю полную вишен кепку. — Бери вот тот ящичек да растолкуй суть твоего разговора.
Егор Федорович устроился напротив старика и рассказал ему про заводские дела то, о чем Александр Николаевич и сам знал.
— Видишь ли, какое дело, дядя Саша, будто весь заводской коллектив осмотрелся на заводе, примерился к линии, рекомендованной нашей партией, и забеспокоился: неладно дела у нас идут… Ну вот, как хозяйка в доме в какой-то день вдруг увидела, что требуется побелка, большая приборка; запусти еще чуток — и жизнь в доме настанет некрасивая. Вот моя компания, — Егор Федорович кивнул головой в глубь сада. — Слышь, умолкли, значит, разговор у них. А о чем? О заводе только.
— Всегда так было. Всегда, Егор, мы осматривались вокруг себя и крепко думали, как дальше нам жить и работать.
— Знаю я это. Понимал всегда, что без этого ничего бы мы не создали. Да вот сам я так не умел оглядываться. Не понимал, что это такое, сам мало видел, ждал, пока люди укажут.
— Это ты, Егор, в зрелый возраст вошел. Раньше тебе по возрасту футбольные увлечения были положены, а теперь другое! — «подковырнул» Александр Николаевич.
— Я серьезно говорю, дядя Саша! — обиделся Егор Федорович; пятна на его лице почти исчезли, и он уже говорил не задыхаясь. — Про бригаду Сергея Соколова знаешь?
— Да ведь газеты читаю.
— Тянет меня по-душевному к этому человеку. Это настоящий разведчик, он умеет вперед поглядывать. — Егор Федорович поднялся. — А пришел я к тебе, дядя Саша, чтобы пригласить тебя вернуться в нашу партийную организацию. Как?
— Это у тебя тоже вычитано из газет?
— Нет, — твердо ответил Егор Федорович. — Это наш новый редактор — он у меня в организации состоит — разделал меня на все корки за то, значит, что ты от завода оторвался. Пристыдил крепко за бездушие к старому коммунисту. Перехватил он, конечно, насчет бездушия, а все же прав.
— Не знаю, Егор, может, и есть такие железные старики, про которых в газетах пишут. И молодежь-то они поучают, и работать учат, и в рабкоровских рейдах, и члена ми-то советов ветеранов. Больше молодых работают.
— Постой, — Егор Федорович коротко махнул рукой. — Ты в школу на собрание все равно ходишь… Статью насчет детского воспитания написал… А в свой цех тебе тяжелей будет прийти? Пойми, дядя Саша, нашей организации твоя душа старого коммуниста нужна, твой опыт жизненный.
— Э, опыт… — Александр Николаевич тоже отмахнулся от Кустова. — Мой опыт и родным детям не больно годится, а то цеху… Нет, Егор. Старость, она есть старость по всем швам. Наедине с собой человек остается. В последнем, так сказать, раздумье и подведении итогов. Намерился я по Волге проехать. Дождусь внуков из лагеря, старуху приглашу, и такой-то компанией отправимся страну посмотреть, какой она стала за мою рабочую жизнь.