IV
Когда Анатолий проснулся, Альфреда Степановича на лавке не было, Бутурлин еще мертвецки спал. В окно бил густой багряный свет; дверь была открыта, и каморка полнилась утренней речной свежестью.
Буксир все так же парил тонкой струйкой, и на его корме какая-то заботливая женщина из команды чистила картошку. Солнце, как оранжевый желток, выплеснутый на сковородку, дрожало и колыхалось над Разбойным островом, силясь принять очертания правильного круга. Жемчужная вода в протоке казалась сплошь покрытой гигантским и толстым стеклом. Все на берегу и на воде пока еще молчало. Вернулся на рельсы паровозик «кукушка» и, пришипившись пока, стоял готовый вот-вот крикнуть горластым петухом и тем сотворить великую побудку грузовым кранам, транспортерам, складам, баржам — всему тому, что портит вид города с реки, но без чего большой город жить не может.
Альфред Степанович уже колдовал над мотором. Когда Анатолий вышел из каморки, учитель как раз рванул пусковой ремень. Мотор рассыпал над тихой водой оглушительный треск.
«Лебедушка», уткнувшись носом в мостки и бурля воду винтом, виляла, как сазан на кукане, будто рвалась в волжские просторы; над ней распластался клочок сизого бензинового дыма.
Из фанерной халабуды на большой моторке, стоявшей рядом с «Креолкой», вылез заспанный Никитич. Альфред Степанович заглушил мотор и в наступившей тишине отчетливо сказал:
— А ты пол-литра хотел заработать?
Никитич спросонья закашлялся и сплюнул в воду. Анатолий побежал к «Лебедушке».
— Почему же мотор вчера задавался? — спросил он.
Альфред Степанович молча поднял указательный палец: всякое дело знающего мастера боится.
— Э! Бывает! — Леонид Петрович, прилаживая пенсне, стоял в двери каморки. — Бывает, Толя, как у охотников. Вдруг летит на него дичь… Он жмет на курок, а ружье не стреляет. В чем дело? О предохранителе забыл! — Бутурлин добродушно рассмеялся. — Опять зажигание, Альфред Степанович?
— Через пятнадцать минут отплываем! — небрежно приказал учитель.
Снова быстро погрузились в моторку. Альфред Степанович оттолкнул «Лебедушку», и ее отнесло от базы слабым течением на чистую воду. Тогда учитель запустил мотор, и «Лебедушка», ломая носом стеклянную воду, пошла по протоке.
«Лебедушка» шла будто бы и споро, но берег с его тускло-серыми соляными горами, красно-кирпичными корпусами мясокомбината и мельзавода, грузовыми причалами и пакгаузами тянулся так медленно, что небольшая артель успела позавтракать, прежде чем лодка вышла на коренную Волгу.
Центральная часть города с коренной Волгой выглядела плоской и неинтересной. Зато сама Волга была захватывающе весела и нарядна. Утренний горный ветерок зарябил широкий плес, и водный простор густо засинел и засверкал под солнцем. Голубовато-сахарный трехпалубный дизель-электроход уходил вдаль, до Москвы.
Будто это был вчерашний теплоход, на котором уплыли отец и мать, и будто теперь Тольян догонял его.
Справа пестрел киосками и павильонами городской пляж; там уже бродили коричневые фигурки людей, а к маленькой пристани пляжа, борясь с течением на стрежне, торопился полный народа катерок переправы. У плавучего речного вокзала бортом к борту, играя на ветерке вымпелами и флагами, стояли сразу три пассажирских парохода. Около пристани пригородного сообщения копошились теплоходики-«москвичи». Тяжело роя носом воду, от городского берега отплыл груженный автомобилями паром; он шел вдоль вереницы спортивных баз, а ажурные вышки для прыжков будто закланялись парому на разведенной им волне. Острые паруса двух яхт, кренясь к воде, отлетели от базы «Спартак» и неслись к «Лебедушке».
«Высота ль, высота поднебесная…» — запел Альфред Степанович, бросая штурвальчик, широко раскидывая руки и подставляя грудь встречному ветру. Моторка норовисто рыскнула влево, но учитель взялся за штурвал и обуздал свою «Лебедушку».
Анатолий лег животом на мешки и одеяла, сваленные в лодке. Подперев голову ладонями, он стал смотреть вперед. Низменный Зеленый остров как бы перекрывал Волгу, и, казалось, дальше нет хода. Но скорый дизель-электроход шел уже скрытой островом протокой, показывая над зарослями краснотала лишь свои белые мачты с флагами и рубки. За островом начинались новые красоты Волги, на страже которых как бы стоял далекий синий утес. И Анатолий стал ждать новых мест. Ему сделалось так хорошо, как бывает на летней Волге человеку, в котором есть хоть немного поэтического. Будто душа распахнулась у парня и вся просветилась солнцем. Такое же было с ним, когда на экзамене он сдавал свое откровенное сочинение. И все, что он писал тогда, сейчас уже не показалось ему стыдной словесной пышностью.