Леонид Петрович замолчал. Анатолий сел рядом с ним на землю, обхватив колени руками. «Любитель природы, — подумал он об инженере, но такая характеристика тотчас же показалась ему скудной и неточной. — Он человек с чуткой душой, любит все прекрасное, умеет его видеть и наслаждаться им. Как хорошо быть таким! И этому надо учиться.
А можно ли этому научиться? Или это приходит само? А откуда оно приходит? Из книг, от других людей? Только от людей! Ведь и книги люди пишут. И Левитан тоже был человеком».
V
Когда Анатолий и Бутурлин вернулись к лагерю, Альфред Степанович был на своей «Лебедушке» на середине протоки и перебирал перемет.
— Как уха? — остановившись на краю обрыва, вполголоса спросил Бутурлин. — Будет?
Над водой было так тихо, что Альфред Степанович услыхал Бутурлина. Не оборачиваясь, он показал большим пальцем через свое плечо: смотрите, дескать, лучше.
К вбитому в берег ольховому колу был привязан кукан. На кукане, лениво шевеля плавниками и махалкой, ходила рыбина, то скрываясь в глубине, то показывая над водой черную спину.
— Уй… — Леонид Петрович сделал длинное удивленно-глупое лицо и вдруг большими шагами поскакал к сделанному из слани столу, на вбитых в глинистый песок колышках. «Давай же ее сюда… Ну, давай же», — знаками приказал он Анатолию.
Анатолий вытащил рыбину. Это был судак килограмма на два. Расставаясь с рекой, он всем своим жемчужным телом ударился о воду, и Анатолий еле удержал крепкую бечевку в руках; судак ему показался одним огромным мускулом необычайной силы.
Повиснув в воздухе, судак вытянулся и успокоился. Анатолий шмякнул его на стол.
— Толя… Уху… Жарево… С картошечкой… И вообще… — придыхая проговорил Леонид Петрович и с силой прижал к столу обеими руками встрепенувшегося было судака. — Давай-ка мне твой разбойничий кинжал.
Пока готовился ужин, Альфред Степанович пересмотрел свои переметы, сходил метров за пятьдесят от лагеря и принес из сочившегося из обрыва ключа воды на чай. При этом он не обронил и слова: так, наверное, и должен был держаться умелый ловец, угощавший артель парной рыбой.
Первую добытую в Волге уху хлебали благоговейно. А чаевничали уже на закате. Дым костра не спасал от комаров. Робинзонов ждала наглухо зашнурованная палатка, в которой не было ни одного кровожадного трубача. Но Леонид Петрович и Альфред Степанович продолжали сидеть на холодном уже песке и пили чай кружку за кружкой.
Солнце, спокойное и чистое, опускалось к ясному горизонту. Но едва оно коснулось дальней песчаной косы Заповедного острова, как небо заполыхало буйством красок. И были какие-то минуты, когда и песок острова, и левый конец протоки, и грива леса, видневшегося за островом на правом берегу Волги, как бы расплавились и потонули в широко разлившемся море густого багряного света необычайной силы. Это море, выбрасывающее мощные протуберанцы золотой пыли, поглощало и само падавшее в него солнце. Снизу поднимался пароход. Его сначала хорошо было видно над песчаной косой острова, но и пароход, едва войдя в море расплеснувшегося над землей заката, исчез, словно расплавился. Только музыка осталась над миром от парохода. Высоко над огненным морем из золотой пыли, рассеявшейся в вышине неба, самолетным строем вышла стая гусей; их могучие крылья снизу освещало зарево.
«А ведь правда, как красными платками машут», — вспомнив «Тараса Бульбу», удивился Анатолий. Он сидел у костра, пошевеливая угли и подбрасывая сучья. Впереди и ближе к темной воде на уступе берега рядышком устроились инженер и учитель. «Наверное, так же слушают люди в концертах музыку», — подумал Анатолий, глядя на их неподвижные спины.
Оркестр буйствует звуками вплоть до грома литавр, а люди слушают музыку благоговейно и молча. Закат тоже буйствует красками, а смотреть на него надо молча, будто музыку слушаешь… И все-таки музыку слушать в одиночку нельзя и на закат смотреть тоже в одиночку нельзя. Значит, бывает такое, когда человек переживает прекрасное, ни словом не выдавая перед другими своих мыслей и чувств, когда собственный восторг, выказываемый перед всеми, делается пошлостью и даже кощунством, оскорбляющим восторг душ других людей. Значит, существует между людьми такое душевное общение, которое не требует слов, общение перед лицом истинно прекрасного.
Анатолий уже понимал, что он на этой вот самой рыбалке за неделю, которую проживет на Волге, откроет для себя новый мир, полный света и трепетной радости души, он будто уже входил в этот новый для него мир более высоких мыслей и чувств.