— А я думаю, что именно такого великолепного финала нам и недоставало. Жаль, я плохо вижу. А гроза величественная должна быть, — сказал он и вдруг хлопнул себя по лбу ладонью. — А пенсне-то я не в моторку положил! Именно боялся, что там завалится куда. На большую приметную кочку положил.
— Не беда, — проговорил Альфред Степанович. — Гроза поутихнет. Толя сбегает, поищет. Тут недалеко, бережком километров пять, не больше.
Дождь лил непрерывно, то ослабевая, то вновь набирая силу, достаточную, чтобы залить всю твердь земную. Но костер горел непобедимо; мокрые длинные жерди, которые надо было подсовывать между плахами, быстро разгорались, и пламя, раздуваемое ветром, становилось слепяще белым и гудело, как в кузнечном горне. Спутники Анатолия страдали в мучительной дремоте: они хотели спать и жестоко зябли. Стараясь согреться, они вертелись на бревне, садясь к костру то лицом, то спинами. Особенно мучился учитель. Он, наверное, все же засыпал временами и тогда падал с бревна, потом вскрикивал и ругался. Тольян же решил с честью выдержать и это испытание. Он стоически бодрствовал, отыскивая при свете молнии дрова и занимаясь костром.
А гроза понемногу меняла свой характер. Ветер начал слабеть с каждой минутой и, наконец, совсем утих. Дождь стал теплый, и тяжелые его капли падали совсем отвесно. По временам утихал и дождь. Но гроза не утихала. Она стала обложной. Молнии слепили даже закрытые глаза. Полыхало все бездонное черное небо. Даже выше туч вспыхивали желтые зарницы. Иногда молнии низвергались на землю, как по очереди, одна за другой, начиная от одного края горизонта и до другого, и тогда Анатолию казалось, что над Волгой, над всей землей кружится исполинская огненная карусель, а он и его товарищи находятся в ее центре. От кружения этой карусели все на земле: и горы правого берега, и лес на Заповедном острове, и дальние мысы, выступавшие в Волгу, — то будто рушилось и исчезало, то вдруг становилось близким, словно передвигалось ближе к протоке. Гроза бушевала и над самой головой. Тольяну делалось страшно, когда за ослепительной вспышкой раскатывался фантастической мощи гром. Казалось, душное небо не то разламывается, не то становится дыбом и медленно рушится на землю. Молнии ударяли в яр, наверно, не дальше сотни шагов от становища. И невольно парню вспоминались страшные описания грозных явлений природы Камилла Фламариона.
Вскоре и гроза стала утихать, она как бы разошлась в разные стороны. Сначала чуть вызвездило над головой, и дождь хотя и припускал, но совсем ненадолго. Анатолий развешивал мокрую одежду на колышках перед костром и прислушивался, когда надвигающийся дождь зашумит, посыпавшись в протоку. Тогда он убирал все в маленькую пещерку в глинистом обрыве.
Потом сверху прошел теплоход, добро светя спокойными электрическими огнями. Он проплыл туда, где убегающие тучи отражали далекое блеклое зарево, — наверное, огни города. Потом небо стало как бы размываться, тучи свернулись в длинные густо-лиловые жгуты и свалились к горизонту. И, наконец, наступил рассвет. Воздух, напитанный запахом озона, глины и леса, освежел.
— Вот это купель! — сказал Альфред Степанович, сбрасывая со своей головы намокший тяжеленный ватник, выпрямляясь и с усилием перебарывая сонливость. — Ну что, Леонид Петрович, не хватало вам этого?
— Не хватало, честное слово, не хватало! — дрожа от озноба, откликнулся инженер. — Стою на своем непоколебимо. Да только ради этой рыбалки, именно с грозой, стоило родиться на свет.
Из палатки слышался уютный храп. Альфред Степанович почесал грудь, погрелся чуток у костра и пошел к «Лебедушке».
Снова всем пришлось поработать, пересмотреть всю поклажу, отлить воду из лодки и повозиться с мотором.
С первыми лучами солнца «Лебедушка» вышла на стрежень и весело побежала вниз, подхваченная могучим течением. Все в лодке было сырым, не просохла и одежда, несмотря на старания Тольяна.
Анатолий уселся рядом с Бутурлиным, спиной к моторному рундуку, оба они жестоко озябли и, выпивши из термоса горячего чаю, накрылись палаткой. Волга и ее берега в утреннем свете были прекрасны, но любоваться красотой уже не приходилось.
Когда «Лебедушка», наконец, ткнулась носом в мостки базы, а Альфред Степанович продел в рым, ввинченный в мостики, цепочку и навесил замок, Леонид Петрович извлек из своего рюкзака клеенчатый мешочек, в котором хранились спички, и достал две папиросы. Одну он протянул Альфреду Степановичу.
— Заначил все-таки… — Учитель покачал головой и, взяв папиросу, бросил ее в воду.
— Испытание выдержано до конца, — сказал Леонид Петрович, далеко забрасывая и свою папиросу.