Идя по вызову к адмиралу, Дмитрий Александрович догадывался, что Арыков недоволен аттестацией и на этот раз можно ждать разноса за явную дерзость.
Однако Арыков по-обычному был осторожен с капитаном первого ранга Поройковым.
— Здравствуй, — ответил он попросту на официальное приветствие и показал рукой на кресло перед своим столом. — Да ты садись, чего вытянулся, как рассыльный. С аттестацией на Селяничева я вполне согласен. И желаю ему так же отлично служить, как ты расписал, на Тихом океане. И этак, где потягостнее, к северу этак поближе. Таким орлам гуда и надо. Рекомендую и я его на трудную службу в своих выводах. — Мешковатые щеки Арыкова чуть подрагивали от сдерживаемого смеха; он отводил глаза от смотревшего на него в упор Поройкова. — Да, подходящ, подходящ для трудной службы, — продолжал он. — Биография-то какова! Партизан. Не щадя жизни, пошел на подвиг. Да вот пообмяк в мирной жизни, в службе деликатничает. Портится, словом. — Арыков вдруг уставился немигающими глазами в лицо Дмитрию Александровичу. — Не тем духом питается.
— Я не совсем вас понимаю, товарищ адмирал, — оскорбленный за Селяничева, заметил Дмитрий Александрович, вызывая адмирала на разговор, в котором, может быть, и представится возможность отомстить за уважаемого офицера, которого почему-то невзлюбил Арыков.
— А я давно уж примечаю, что и ты многого не понимаешь. — Тон Арыкова стал даже будто участливым. — Что, семейную драму все еще переживаешь?
«Ну и наглец», — подумал Дмитрий и промолчал.
— Видишь, как, — непонятно к чему буркнул Арыков и спросил: — Войну-то еще не забыл?
— Маленько помню еще.
— Тоже была политработа, но еще и трибуналы были. Мало помнить прошлую войну, надо знать, какой будет новая. Армия и флот никогда не строились на демократических началах, тем более на либеральных. Теперь же мы стоим перед угрозой атомной войны. И матрос, да и офицер гоже к этой войне должны готовиться не на концертах самодеятельности. И не в длинных разъяснительных разговорах. Воспитание офицера, матроса должно быть предельно простым, в духе абсолютно автоматического подчинения приказу и готовности к смерти. Вот и все, что мы должны знать. Нужна прежде всего суровая муштра. А концерты нужны, чтобы матрос не плесневел — и только.
Дмитрия Александровича ошеломило откровение Арыкова. Трудно было объяснить чудовищную чушь, которую он порол.
— Знаю, не утерпишь, передашь наш разговор Селяничеву. Да для того я и вызвал тебя. Скажи ему: вот так-то адмирал относится к вежливому обращению с матросами, да и к душевно драматическим переживаниям тоже. И сам на ус намотай.
Арыков не забыл разговора с Селяничевым в салоне о человеческом достоинстве, и тем более не забыл того, как ему пришлось отпустить для устройства семейных дел капитана первого ранга Поройкова. Смысл совета адмирала Дмитрию Александровичу «мотать себе на ус» тоже был понятен.
— Разрешите быть свободным? — спросил Дмитрий Александрович, делая вид, что не понял угрозы, и скучающим взглядом скользя по переборкам каюты. — Я рад, что вы одобрили мою аттестацию на капитана третьего ранга Селяничева: это поможет ему в дальнейшей службе. Правильный он офицер.
— Да-а… иди…
В тот же день Дмитрий Александрович рассказал об этом разговоре своему замполиту.
— Дальний Восток! Да это же великолепно, — воскликнул Селяничев. — С радостью еду. И жена тоже — уверен в этом. Дальние моря, жажда открытий неведомого для себя — это же исполнение наших желаний. Зачем тогда быть моряком? Особенно когда еще вся служба впереди. — Селяничев примолк, вдруг насторожившись. — Дмитрий Александрович, а флагман-то зачисляет нас в смертники? Неужели он так напуган атомной бомбой? Смотрите-ка, что у него оказалось нажито за службу. Он же скоро в отставку пойдет, на свою большую пенсию. А мы еще послужим и службой своей будем помогать партии и народу в их борьбе за мир. И настанет день, когда я и вместе со мной много-много офицеров снимем погоны, уберем их на память о былой службе и возьмемся за общий со всем народом труд. И тогда уже не нужны будут и особые офицерские пенсии.
— Завидую вашей ясной молодости, — неожиданно для себя сказал Дмитрий Александрович. — Она заражает… Трудно мне будет без вас, Аркадий Кириллович.
— Ну что вы! Другой придет не хуже, — воскликнул было Селяничев, но, увидев, как грустно покачал головой командир, вдруг понял, что говорит не то, смутился, помолчал и продолжал уже виновато: — Вы так говорите потому, что я был близок к вашим семейным делам. И даже осмеливался давать советы. Позвольте и еще раз дать совет. Вы несчастливы, но не так, как думаете. У вас есть надежная опора в жизни: ваши родители. Помните о них. А я от души желаю вам успеха.