— На, тяни дальше, — сказала Лида, подавая ему иголку.
Он продернул нитку до конца и вернул иголку Лиде.
Таким образом они вместе пришили пуговицу.
— Видишь, как хорошо получилось! — весело рассмеялась Лида. Она завязала узел и перекусила нитку. — Теперь помоги мне надеть ее на подушку, — Лида встала с пуфика и встряхнула наволочку.
В платьице синим горошком, сшитом уже Мариной и бабушкой, дочь показалась Дмитрию повзрослевшей и в чем-то изменившейся. Она уже не была только хорошенькой, как куколка, и очень воспитанной нежной девочкой.
Раньше Дмитрию доставляло удовольствие ласкать ее, забавляться с ней. И только. И он думал, что любит ее. Нет, то было что-то ненастоящее. Настоящее — вот оно. Дмитрий вспомнил, как всего каких-нибудь два часа назад за столом дочь потребовала от него правды. Она поверила ему и сейчас спокойна, ей даже хорошо с ним, потому что он ее отец и ей будет всегда, всю жизнь хорошо с ним. И это хорошо должно быть у них только настоящим.
— Ну, папа, — Лида подтащила к нему лежавшую на кровати подушку в розовом напернике. Она торопилась со своим делом.
— Сядь со мной рядом, дочка, — сказал Дмитрий, привлекая Лиду к себе.
«Да, это настоящее, и пусть оно будет трудным, но его никак нельзя упустить, — подумал он, обняв присевшую сбоку Лиду. — Настоящее — это то, что я понял, что у меня есть, живет дочь, не забава, а дочь. Да, она будет для меня всю мою жизнь тем близким, может быть, тоже порой до боли родным человеком, каким я сам был, есть и буду для моих отца и матери».
— Лидок, дедушка не гулять на улице остался, — начал Дмитрий. — Он сейчас у твоего родного брата Сашеньки. Они, наверное, скоро придут.
Лида выскользнула из-под плеча отца и с недоумением заглянула снизу в его глаза.
— Так он же умер, когда была война и меня еще не было на свете? Это даже мама говорила.
— Я тебе обещал говорить только правду, — продолжал Дмитрий, повернув Лиду к себе и прижимая ее все крепче. — Да, так мы с мамой, как я говорил, поссорились. И нам очень трудно помириться… Но прежде расскажу о Сашеньке. Мама потеряла его, когда уезжала из блокированного Ленинграда. Потеряла потому, что поезд бомбили фашисты и было много убитых.
Лида схватила его лежавшую на ее плечах руку своими горячими ладошками.
— Ой, папочка. Не надо, не говори. Это страшно. Я это в кино видела.
— И не буду, дочка. Так слушай. Я воевал. Мама не нашла Сашу, а мне написала, что его нет в живых. Потом, совсем недавно, мы узнали, что он жив. Его там, в разбитом поезде, взяла к себе чужая женщина. Она посчитала, что родная мать Саши погибла, и воспитала его. Мне, Лида, трудно, очень трудно рассказывать все подробно тебе, потому что я после оказался очень виноватым перед твоей мамой. Я поссорился с мамой. Я страшно сердился на нее за то, что она сразу же после бомбежки не нашла Сашу… А тут во Владивостоке заболел другой дедушка — это ты знаешь. Мы не успели помириться.
— Ну, а теперь?
— Теперь скоро ты увидишь маму.
Лида судорожно вздохнула, напряжение, с которым она слушала отца, ослабло, и она опустила глаза.
— А почему только сейчас дедушка пошел за Сашей? — спросила она раздумчиво. — Почему Саша не у нас стал жить?
— А потому, что другую женщину Саша любит, как родную мать, и она тоже очень любит его. Мы просто боялись сказать ему правду. Это же очень тяжело узнать, что его мама ему совсем не родная. А дедушка решил, что он сумеет это сделать. Он так и сказал: «Никому не отдам своего внука».
— Да, дедушка такой. Он нас всех так любит. Саша тоже его будет любить.
— Вот тут, Лидок, самое трудное. Саша уже большой. Полюбит ли он нас с мамой?
Лидочка тесней прижалась к отцу и помолчала, словно раздумывая над его последними словами.
— Папа, а у него неродная сестра есть? — с затаенной ревностью спросила она.
— Нету.
— Ох, как я его буду любить, — прошептала Лидочка. — Крепко-крепко. И скоро ли они уже придут?
— Скоро ли, долго ли, а мы давай продолжим свои дела, время-то быстрей пойдет. — Дмитрий распялил на пальцах наволочку. — Ну?
Лида схватила обеими руками подушку и, втолкнув в наволочку, начала уминать ее кулаками.
— Это дедушке будет. Дедушке, — говорила она.
Оттого что объяснение с Лидой произошло и совсем не было драматичным, Дмитрий почувствовал ясность и легкость в мыслях и на душе. Он возвращался к простой и открытой сердечной жизни. И как же это было чудесно сознавать! Вместе с Лидой они приготовили еще две подушки. И делали это медленно: Дмитрий Александрович то и дело принимался то шалить с дочуркой, то ласкать ее. Они больше не толковали о семейных делах, словно это могло задержать время прихода дедушки.