— Ну, скоро вы, работнички? — сказала Варвара Константиновна, войдя в спальню как раз в ту минуту, когда Дмитрий посадил Лиду к себе на плечи, собираясь «покатать на лошадке», как катал, когда она была совсем маленькой. — Ах, вот как! Ну, все понятно. — Варвара Константиновна говорила сердито, но в глазах ее была улыбка. — Деду постель собрали?
— Собрали! Да пусти же, папка! — Лидочка соскользнула с отцовских плеч. — Вези, коняшка, — приказала она, давая ему подушку.
— Я, Митя, вас так уложу: отец, значит, в кабинете, ты в столовой на тахте…
— Мы с бабусей в спальне, — подхватила Лида. — А Саша где?
— Ишь, какая быстрая. А может, он еще не придет, а придет, так, может, не понравится ему у нас, — спокойно сказала Варвара Константиновна и одобрительно кивнула головой Дмитрию: она догадалась, какой разговор был у отца с дочерью.
— А если понравится Саше? Если он останется у нас?
— Ну, место найдем.
— Но, лошадка! — крикнула Лида, и Дмитрий Александрович побежал вприпрыжку из спальни. Но в прихожей его остановил долгий, просто-таки победно громкий звонок.
— Пришли, — испуганно сказала Варвара Константиновна и, держась за сердце, поспешила к двери.
— Пришли! Пришли! — прыгая в прихожей, закричала Лидочка.
«Да, пришли. Все пришли», — Дмитрий торопливо бросил в кабинете свой груз и онемело встал к двери, глядя, как не может мать совладать с французским замком, и не догадываясь помочь ей.
Первым вошел Александр Николаевич. Тяжело дыша после подъема по лестнице, он сказал:
— Ну вот вам сын… и внук… и брат… Заходи, Саша.
Саша шагнул через порог и сдернул с головы серенькую кепочку.
— Здравствуйте, — сказал он, останавливаясь, и, комкая кепку, оглянулся на Анастасию Семеновну. Та легонько подтолкнула его в сторону Дмитрия Александровича.
Мальчик сделал робкий шаг, почти с испугом глядя на того, кто был его отцом.
— Так здравствуй же, сын! — Дмитрий Александрович бросился к Саше, прижал его к груди и молча, счастливый, обнимал и целовал его. Но он не почувствовал в покорном теле мальчика ответного порыва. «Да, да, это теперь будет самое трудное», — подумал он, отпуская сына. И вдруг, подхватив его под локти и так подняв к потолку, воскликнул:
— Ух, да какой же ты у меня крепенький! Теперь знакомься с бабушкой, — он поставил Сашу перед Варварой Константиновной. — Вот твоя бабушка.
Варвара Константиновна глазами сказала Дмитрию: «А ты как думал: разве иначе может быть?» — и спокойно положила свои руки на плечо мальчику.
— Здравствуй, внучек, — просто сказала она и поцеловала его в щеку. И перед ней Саша не проявил никаких чувств.
Притихшая в начале встречи Лидочка покраснела и, подойдя к брату, потянула его кепочку, которую он все мял и мял.
— Давай, Саша, я приберу, — сказала она. — И пойдем.
— Ты Лида? — Саша взглянул на Лиду и, наконец, улыбнулся. — А я думал, ты гораздо меньше. А ты сильная! — Он, снисходительно, словно по необходимости, усмехнувшись, пошел в столовую, куда потащила его за руку сестра.
И все пошли за ними. Варвара Константиновна усадила Анастасию Семеновну с собой рядом на тахту и заговорила о чем-то с ней, держа ее руку в своих руках. Александр Николаевич, покашливая, открыл дверь на балкон. Лида подставила деду стул.
— Наш дедушка любит у свежего воздуха сидеть, — сказала она брату так, словно Саша уже должен был запомнить эту привычку деда. — Он больной. Папа, садись сюда, — она подбежала к столу. — И мы с тобой рядом. Иди к нам, Саша.
XVII
«Как все же справедлива жизнь», — подумал Дмитрий, усаживаясь рядом с сыном и оглядывая всех близких ему людей, собравшихся в его квартире, в которую он всего несколько дней назад и заходить-то страшился.
Лида включила в люстре полный свет, и все в столовой празднично засверкало: огни люстры не отразились, а как бы утонули в дереве пианино и буфета и уютно мерцали где-то глубоко за полировкой; хрусталь заискрился, как снег под луной в мороз; фарфоровые и всякие иные безделушки как бы выбежали во множестве на свет и манили, чтобы их потрогали, поиграли ими или хоть просто полюбовались их нежным изяществом; кружево занавесей, узор ткани портьер и обивка тахты сделались отчетливыми, но они не кричали пестротой, а теплыми тонами успокаивали глаз.