— А теперь я, товарищи, вот что скажу. — Он распрямился. — Дальше у меня тут набросаны предлагаемые мероприятия. Да расхотелось мне о них говорить. Много раз мы уж эдак-то толковали и в резолюции записывали. А потом… Что выполняли, а за что и совсем не брались, как нарочно, оставляли для разговора и критики на следующем собрании. Дальше так не годится. Пока я докладывал вам, родилась у меня такая новая, не написанная в моем докладе мысль: надо нам составить план, чтобы работалось спорей и легче, чтобы самое малейшее предложение в этот план вошло. Каждому что-нибудь да мешает в работе, на что-нибудь да зло берет. Иной раз пустяк какой, к примеру решетки повыше сделать, чтобы Мотя Корчагина ног не мочила. А все как будто руки не доходят. С таким казенным отношением к живому делу надо покончить. Составим мы обширный план: и по мелочи что надо делать, и большие вопросы. Я, как начальник цеха, даю слово, что такой план будет для меня первым делом и, с кого положено, тоже стребую. Это я говорю об инженерно-техническом коллективе цеха. — Тут Гудилин сказал самое для него трудное: — Мне самому прежде всех вас тоже работать по-старому уже нельзя. Но, конечно, и весь коллектив цеха должен свои усилия приложить. Этот план будет нашим общим кровным делом. И заметьте себе: мы его никогда не выполним, потому что одно сделаем — другое встанет на очередь. На этом я пока закончу.
Гудилин тяжелой поступью сошел в первый ряд и сел на свободный стул.
— Доклад окончен, — сказал Александр Николаевич, оглядывая собрание. — Кто желает взять слово?
Никто не захотел выступать сразу. Правдивый доклад Гудилина, его трудное признание собственной плохой работы и неожиданное предложение, наверное, требовали и обсуждать-то как-то по-новому.
— Подумать необходимо? — спросил Александр Николаевич.
— Нечего и думать, — сказал, поднимаясь, но не выходя, пожилой наладчик. — Предложение начальника цеха надо одобрить. А прения? Надо давать свои дельные предложения. Вот и будут прения по докладу. А это уже не на собрании надо делать, потому что никакой секретарь как следует не запишет всего.
— Ловко начальника от критики оборонил, — послышался чей-то тенористый голос.
Тогда поднял руку директор завода.
— Пожалуйста, товарищ Гаенко, — сказал Александр Николаевич.
— В самом деле, — заговорил директор, взойдя на трибуну. — Нам предложено такое, о чем надо меньше… ну, попросту сказать, надо меньше болтать. Надо немедленно начинать делать. Я понял суть предложения товарища Гудилина. Это такое дело, которое нужно не только вашему цеху, а всему заводу. Это, я бы сказал, начало борьбы за технический прогресс на каждом рабочем месте. Подчеркиваю: на каждом рабочем месте. Если мы сейчас, на собрании, начнем говорить о том, что нужно сделать, — проговорим до утра и всего не скажем. Так что обычных прений не получается. И мне думается, что товарищ Гудилин не ушел от критики. Он искренне критикнул себя. Но одно выступление на собрании должно быть. Это мое выступление как представителя дирекции завода. Если вы решите принять предложение вашего начальника цеха, то я должен сказать вам, что руководство завода тоже берет на себя обязательство всеми силами помочь вам — и тоже делом. Вот и вся моя речь. — Директор легко сошел с трибуны.
— Может, кто спросит слова? — снова обратился к собранию Александр Николаевич.
— Правильно сказал товарищ директор. Нечего время терять. Принять предложение Гудилина!
Александр Николаевич взглянул на Кустова. На полном лице Егора была растерянность: как же так, собрание без прений, без активности?
— Будем постановление принимать? У тебя, что ли, Егор Федорович, резолюция? — спросил у Кустова Александр Николаевич.
— У меня. Да она вроде уже прокисла, — сказал Кустов. — Вместе с товарищем Гудилиным составляли, а он вон как повернул. На ходу перестроился. Выдвинул такое, о чем не договаривались.
— Подвел, выходит! — вскрикнул кто-то, и его голос потонул в общем хохоте.
Мотя Корчагина взглядом показала Александру Николаевичу, что хочет говорить, и встала, подняв руку.