— Полно, папа, работать не станешь — поправишь здоровье, — несмело сказал Дмитрий.
— Может и такое состояться, — отец чуть кивнул головой. — Вот что я хочу сказать вам обоим: мне не все равно, что будет после меня. О семейных делах хочу поговорить. Мать к себе ни один не берите: она в моем доме должна жить. Внучонок Алеша тут же должен вырасти. Марина чтобы свободна была в ее дальнейшей жизни. Анатолию учиться дальше помогать велю. — Александр Николаевич помолчал, словно вспоминая, все ли он сказал, и с неестественно шутливой интонацией закончил: — А ты, Дмитрий, не забудь сделать так, чтобы и на флоте помянули старого балтийского матроса… Вот и все.
— Разговор такой еще вроде рановат бы, — заговорил Артем. — У тебя годы жизни впереди и радости еще будут, а ты вон о чем думаешь.
Александр Николаевич вышел из-за стола и прилег на диван, закинув руки за голову и закрыв глаза.
— Вот это правильно! — сказал Дмитрий. — Отдыхай больше, набирайся сил. А то задумал: богу душу отдать! Пойдем, Артем. — Дмитрий поднялся.
— Останьтесь, — остановил их Александр Николаевич. — Говоришь, богу душу отдаю? Нет, ни богу, ни черту мы свои души не отдаем, — в голосе Александра Николаевича послышалась затаенная мука. — Трудовой человек, он душу отдает народу. И навечно. А пожить еще мне, ой, как охота… И порой думается: как быстро век мой кончился… А если перебрать в уме год за годом? — Александр Николаевич на минуту примолк, словно давая сыновьям вспомнить его жизнь, и продолжал: — Возьмем шахтера до революции. Жизнь у него была короткая, да и то под землей. Что он видел, пока жил? А мы как живем? Вот и сравните времена, когда я родился и когда состарился. Огромные изменения произошли. Выходит, и жизнь моя была огромная. Завод вот рядом работает, а в кем только часть моей жизни. Иные говорят, что человек, как только родился, навстречу своей смерти идет. Неправильно это. Человек всю жизнь навстречу своей судьбе идет, даже когда больной и недвижимый лежит, каждой своей мыслью вперед идет… И ведь ни одна минуточка жизни не повторится, и каждая минуточка только одна-единственная. И смерть — тоже она у человека своя, одна-единственная.
Неожиданно Александр Николаевич быстро сел на диване, лицо его оживилось, и он подмигнул Артему.
— Насчет радостей?! Как же! О радостях тоже думаю. Вот поправлюсь, летом вместе с матерью по Волге отправимся путешествовать. Как отвоевался на Волге, так и не плавал по ней. Купим шляпы соломенные, костюмы белые и поедем. Ладно будет? А? То-то! А теперь вы свободны. А я и в самом деле вздремну.
Через несколько дней Дмитрий уезжал. Он не велел провожать себя на вокзал. Но все же Анатолий понес его опустевшие чемоданы к трамваю, пошла с ним и Варвара Константиновна.
— Мама, скажи, в чем может быть виновата передо мною Зина? — тихо спросил Дмитрий.
— Неладно у вас, Митя, а это неспроста: кто-то виноват. Да жить-то вам надо, не молодожены. Велик ли разлад, не мне судить, а вот нужно вам в чем-то ясность навести, — говорила мать, обнимая его.
— Думаю, теперь у нас все будет ясно… А вы тут берегите папу.
XXVI
В Каунасе Дмитрий вышел из вагона, чтобы поразмяться, и его встретила обычная для здешних мест погода. Асфальт платформы покрывала разжиженная грязь. Ветер налетал порывами, и тогда сильней припускал дождь. Казалось, уже близкое Балтийское море дышало навстречу скорому поезду этими промозглыми шквалами.
Дмитрий медленно прошел вдоль поезда против ветра, с удовольствием ощущая лицом холодную сырость. Такой же погодой провожала его Прибалтика в отпуск. «Еще несколько часов — и я дома. Поглядел на степные снеги белы — и к службе, к морю». И он стал думать о том, что завтра надо сходить в штаб, что приказ о его новом назначении несомненно уже получен.
За минуту до отправления поезда он купил у закутанной в мокрый плащ разносчицы булку с сыром и, входя в вагон, сказал дежурившей в тамбуре проводнице:
— По такой погодке чайку бы?..
— А как же! Обязательно будет, — ответила проводница с той официальной приветливостью, с которой разговаривают проводники мягких вагонов со своими пассажирами.
От Москвы Дмитрий ехал в купе один. В Минске к нему вселилась целая семья: женщина, две сонные девочки и мальчуган лет пятнадцати. Их отец — артиллерийский подполковник — получил билет в другое купе. Дмитрий было предложил подполковнику поменяться местами.