— Я вижу, у тебя сегодня совсем скверно дела идут. Оставь это, не допивай, — сухо сказала дочери Зинаида Федоровна. — И пойдем умываться. — Она опять кивнула мужу, словно говоря: «Да, да, я слышала тебя, и, пожалуйста, теперь помогай своим старикам. Всему свое время. Разве я не была права?» — как бы означала ее чуть заметная победная улыбка. И в том, как она встала, как плавно отошла от стола в своем струящемся золотистом халате, как отворила дверь и пропустила вперед себя дочь, Дмитрий Александрович увидел в ней новое, совсем ему незнакомое.
«Да, ведь дама, хорошо сохранившаяся, даже расцветающая дама! Но когда же она так преобразилась? Это без меня она о чем-то много передумала, в чем-то укрепилась. Так вся и светится спокойствием и уверенностью в своей женской власти, пределы которой она тоже хорошо знает. А чего особенного знать-то? Я им нужен, и они мне нужны. Вот и все».
Дальше все делалось, как обычно, когда Дмитрий Александрович бывал дома. Зинаида Федоровна провела умытую Лидочку в спальню, и через некоторое время девочка уже в длинной ночной рубашке с распущенными косичками вышла к отцу и пожелала ему спокойной ночи. Потом Зинаида Федоровна занялась мытьем посуды, а Дмитрий Александрович тихо включил приемник и принялся «шарить в эфире». Он медленно крутил ручку настройки и смотрел, как жена окунает в полоскательницу чашки и блюдца и как вытирает их. «Для нее это удовольствие — брать в свои красивые руки красивую посуду, и делает она это как-то тоже красиво, — думал он. — И прическа у нее красивая, и волосы мягкие и шелковистые, хотя и поредели. И она в этом халате элегантна и женственна и очень хороша… В женщине прежде всего нужно любить женщину, говорила Женя… И Женя тоже прежде всего женщина, красивая женщина, и она будет такой же дамой, так же будет властвовать в своем доме, если только он у нее будет…»
«А, собственно, против чего я намеревался бунтовать?» — спросил себя Дмитрий. Быт рабочей семьи Поройковых по-прежнему казался ему прекрасным. Но, видимо, профессия формирует и быт, и Дмитрию показалось, что все заведенное Зинаидой в его доме естественно и может быть только таким, каким оно есть.
Расставив в буфете посуду, Зинаида Федоровна отнесла на кухню полоскательницу и ушла в спальню. Дмитрий Александрович вскоре последовал за ней. В полутемной спаленке, освещенной слабым светом зеленых глаз каменной совы-ночника, он подошел к Лидочке и, как всегда, не посмев притронуться, склоняясь над девочкой, послушал ее ровное дыхание. Потом шагнул к окну и чуть отодвинул плотную штору. На улице все летел и летел, гонимый ветром, снег, и сквозь снежную пелену поблескивали огни стоявших в гавани кораблей. Слышался методический и унылый звук туманного буя у входного маяка.
В трельяже, у окна, отражалась широкая и низкая кровать. Дмитрий видел, как разделась и легла жена, прикрывшись атласным одеялом и оставив голыми плечи, как она закинула за голову свои полные руки. «Ну вот, можно считать, все и уладилось. И ни слова о том, как мы дико расстались месяц назад». Он увидел, как над приготовленной для него подушкой медленно потянулась к каменной сове обнаженная рука жены.
— Да иди же… — Ночник погас.
На следующий день Дмитрий Александрович отправился в штаб. Выходя из квартиры и по давней привычке целуя в щеку жену, Дмитрий Александрович для порядка пошутил, сказав, что идет навстречу своей новой службе и судьбе. Зинаида Федоровна пожелала ему успеха.
За ночь ветер унялся, прекратился снегопад, а весь город необычайно, как в первозимье, побелел. Небо наглухо затянули низкие, но светлые тучи; влажный неподвижный воздух был теплым. У Дмитрия Александровича появилось желание прогуляться. Ежедневная церемония подъема военно-морского флага уже произошла на стоявших в гавани кораблях, и флотский город начал дневную жизнь. Улицы были малолюдны.
Дмитрий Александрович дошел до маяка. Каналом возвращался из ночного дозора сторожевик. Небольшой корабль как будто с трудом подвигался в черной и неподвижной воде. «Невесела у них была ночка», — подумал Дмитрий Александрович о тех, кто был на сторожевике. И вдруг ощущение того, что он опять находится на морском рубеже страны, пришло к нему так же, как оно приходит от времени до времени к каждому военному моряку. Прелесть мягкой зимней погоды как будто исчезла для него, и он, хотя продолжал идти все так же неторопливо, стал думать о том, что вернулся к службе, главным содержанием которой была непрерывная вахта, вахта всего флота. Ему подумалось, что сейчас множество его сослуживцев за стальными бортами кораблей, за стенами береговых учреждений, у пушек противовоздушной и береговой обороны, на аэродромах, у радиолокаторов, по всему советскому побережью Балтики несут службу и в эту минуту в службе у кого-то происходит что-то хорошее, у кого-то огорчения и неприятности, даже больше… кому-то служба очень тяжела, у кого-то не ладится что-то личное, но вот эта непрерывная служба, вахта, для каждого превыше всего, главное в жизни.